Когда Эдит Наземан спросила "женщину в окне", предсказывала ли она будущее ее отцу, та, покачав головой, ответила:
- О, я остереглась. Притом, детка, его будущее и предсказывать не к чему.
Что имела она в виду? Или хотела только осудить любопытство дочери?
2
Упомянутый выше допрос происходил в феврале или марте 1965 года. Точную дату легко установить, так как она совпадает со смертью и погребением престарелой госпожи Наземан, матери д'Артеза. Стоит лишь проглядеть в архиве страницы во "Франкфуртер альгемайне" и других крупных газетах за эти месяцы с извещениями о смерти. Само собой разумеется, ни семейство Наземан, ни фирма "Наней" не поскупились по этому случаю на дорогостоящие, бьющие в глаза извещения.
С той поры в мире мало что изменилось. Так, несущественные пустяки, по словам Ламбера, "с которыми ваш господин Глачке и сам справится". Биржевые курсы, правда, сильно упали. Как ни странно, Ламбер внимательно следил за биржей, хотя вряд ли принадлежал к держателям ценных бумаг. Он утверждал, что лишь на основании биржевых курсов можно определить, будет ли набранный жирным шрифтом заголовок в газете, возвещающий новый кризис, просто сенсационным сообщением или же действительно заваривается что-то серьезное.
- Да чем же еще интересоваться в городе банков и дивидендов, если желаешь быть на уровне века? - говорил он, озабоченно наморщив лоб.
Ему непременно хотелось, чтобы случайные соседи по столу приняли его всерьез. Беседа происходила за ужином в маленькой пивной на Ротхофштрассе. Соседи и впрямь усмотрели в высказываниях Ламбера некое откровение и озабоченно кивали.
Да и у д'Артеза за это время вряд ли многое изменилось. Можно ли то же самое сказать об Эдит Наземан, протоколист утверждать не берется. И только для него самого многое, если не все вообще, существенно изменилось. Достаточно сказать, что в настоящее время он находится на лайнере, который держит курс в Нигерию, где протоколист обязался проработать три года. Записки свои он полагает завершенными.
Как бы там ни было, от роли протоколиста он, протоколист, начисто отказался, но это вовсе не означает, что, говоря о себе, если до этого дойдет дело, он осмелится писать "я". Что станет он думать через три года, если вернется, как о настоящих записках, так и о той поре своей жизни, когда записки эти были ему необходимы, значения пока не имеет. Вокруг него в каюте разложены пособия и руководства по туземным диалектам. К тому же у него имеются пластинки и магнитофонные записи, которые дают возможность изучать произношение. Разве не выявил магнитофон саксонское произношение д'Артеза?
Допрос д'Артеза, надо сказать, ни в коей мере не был допросом ни в юридическом, ни в полицейском смысле этого слова. Напротив, настоятельно предписывалось избегать всего, что могло бы произвести впечатление допроса. В этом отношении господину Глачке было и в самом деле нелегко, так как ему приходилось воздерживаться от всяких принятых в уголовном праве вопросов, что давалось ему с величайшим трудом и, несомненно, послужило одной из причин его раздражения.
Итак, д'Артеза отнюдь не вызвали во франкфуртское Управление службы государственной безопасности на допрос. Одного из старших коллег протоколиста отрядили в отель "Интерконтиненталь" с письмом, в коем учтиво просили д'Артеза зайти в Управление, чтобы помочь властям разобраться в вопросе, который они не в силах разрешить без него. "Мы были бы Вам крайне признательны... конечно, только в случае, если Вы располагаете временем... разумеется, мы всецело сообразуемся о Вашими пожеланиями... а если Вам удобнее, чтобы наша краткая беседа состоялась у Вас в отеле или в доме Вашей матушки... пользуясь случаем, подписавший почитает своим долгом высказать Вам от имени Управления искреннее соболезнование по поводу понесенной Вами прискорбной утраты..." и т.д.
Но пышные фразы пышными фразами, а протоколисту поручили разыскать в архиве все документы, касающиеся д'Артеза, и господин Глачке досконально с ними ознакомился. И так как франкфуртские данные оказались весьма скудными, дело не обошлось без длительного телефонного разговора с Берлином. О самом разговоре протоколисту, однако, ничего не известно, так как он в это время обедал в столовой Управления. Обстоятельство потому лишь достойно упоминания, что Ламбер, когда речь зашла об этом разговоре, осведомился:
- А что вам подавали на обед?
И представьте, протоколисту припомнилось, что в тот день подавали голубцы.
- Это существенно, - заметил Ламбер. - Мелочей не выдумаешь. А в них-то и заключена истина.
Для вящей предупредительности в отношении д'Артеза имелись все основания. И не только из-за конституции. Впрочем, вряд ли можно предположить, что д'Артез сослался бы когда-нибудь на такое установление, как конституция, но господину Глачке так же мало было об этом известно, как в ту пору и протоколисту. Речь, однако, шла о деле, на котором легко было погореть и даже потерять место. Вот причина, побудившая, господина Глачке соблюсти весь этот вымученный ритуал вежливости, а это, что и говорить, далось ему не без труда. Копию письма с особой тщательностью подшили к делу. Сослуживцы господина Глачке отнюдь не отличались лояльностью. Вечно кто-нибудь выслеживал, не допущена ли где ошибка или то, что в дальнейшем обнаружится как ошибка, дабы турнуть виновника с его кресла и самому в него сесть. Поэтому в архивных папках копилось великое множество всевозможных докладных, даже самое незначительное событие фиксировалось документально. Только таким образом и можно было оградить себя от последующих упреков и интриг, а вину в той или иной оплошности свалить на кого-нибудь другого.
Для властей, разумеется, не составляло секрета, что настоящее имя лица, известного под псевдонимом, или сценическим именем, д'Артез, - Эрнст Наземан и что он в родстве с владельцами заводов "Наней" (сокращенное от Наземан и нейлон), перебазированных после разрушения Дрездена во Франкфурт-на-Майне.
Внушительный силуэт этих заводских зданий на западной окраине Франкфурта известен каждому. Несколько лет назад дошло даже до жалоб по поводу отработанных газов, скапливающихся над Таунусом. Домашние хозяйки прилегающих жилых кварталов утверждали, будто газы эти вредны для здоровья, что было, однако, явным преувеличением. В действительности, как установили власти, в этом районе за день на балконах и окнах образуется лишь пленка грязи и занавески приходится стирать чаще, чем в других местах. Подобные дрязги не ущемляли, однако, гордости франкфуртцев по поводу столь существенного вклада в городскую экономику, не говоря уже о высоких налогах с этих заводов.