— Я им не нравлюсь, — осторожно произнесла она, словно не веря, что я заговорил с ней.
— Почему? Ты красивая.
Детям проще говорить комплименты, они куда искреннее взрослых. Чтобы повторить эти два простых слова в сознательном возрасте, я набирался смелости несколько лет.
— Думаешь? — Эли стянула с рук огромные нелепые варежки. Ее ладони и пальцы покрывали множественные рубцы и шрамы, местами кожа вздулась, словно после ожога, очевидно причиняя боль.
Мы вдвоем смотрели на ее руки, она — сосредоточенно, я — удивленно.
— Никто не хочет дружить со мной, — просто сказала она.
— Я буду.
Оно пришло впервые, то самое, неуловимое чувство, которое не отпускает меня до сих пор. Желание защищать.
— Я буду твоим другом.
Надеть варежки обратно оказалось непростой задачей, но с моей помощью дело пошло быстрее.
Я полюбил Эли с первого взгляда, и все эти годы не переставал удивляться и боготворить удивительную силу духа, заточенную в слишком хрупкой для него оболочке.
Эли хотела покорить этот мир, но не могла справиться даже со случайным падением.
Я осторожно коснулся ладони Эли — моя рука легко прошла сквозь варежку. Одноклассница вздрогнула и взглянула на меня.
— Холодно. Никогда не встречала…
Я был уверен, она скажет «никогда не встречала, таких, как ты», но она закончила вопрос иначе:
— … тебя прежде, почему?
Я выдохнул, прошел сквозь стол, слишком увлеченный моментом, чтобы обращать внимания на такие мелочи, и присел рядом с ней.
— Мой дед — профессор, он как рок-звезда среди ученых-историков, мы часто переезжаем, — охотно поделился я.
В глазах Эли мелькнула грусть.
— Значит, ты скоро уедешь?
— Нет, деду предложили место на кафедре, и он согласился.
— Познакомишь меня с ним? — застенчиво спросила Эли, привычно пряча руки в варежках.
— Обязательно. Мы же теперь друзья…
Я отвернулся и медленно пошел прочь. Станет ли она, как прежде проводить столько времени со мной, когда для нее откроется целый мир новых возможностей? Да и захочет ли…
Эли не позвонила.
И на следующий день в школу не пришла. На сообщения она не отвечала.
Самые бесконечно тянущиеся дни в моей жизни.
Эли вернулась в школу спустя неделю. Вошла в класс бледная, с потухшими взглядом. Ее фигурка казалась еще более хрупкой, а очередной безразмерный свитер — слишком большим и совершенно ей неподходящим.
На перемене я решительно отвел слабо сопротивляющуюся Эли в сторону.
— Что стряслось?! Где твой биокостюм? Ты разве не должна сейчас проходить адаптацию?!
Слезы потекли внезапно, словно на речке прорвало плотину. Они стекали по щекам Эли и падали на свитер.
Испугавшись такой перемены, я поспешно обнял ее, прижимая к себе и загораживая спиной от любопытно подглядывающих одноклассников.
— Они… они… они… — Эли захлебывалась в печали, раз за разом безуспешно пытаясь объяснить, в чем дело.
Я гладил ее по спине и ждал.
— Пора отказаться от глупых надежд, все равно мне никогда не стать такой, как другие, с костюмом или без, — внезапно сказала Эли.
Слезы словно перемкнуло, она стояла и смотрела на меня равнодушным взглядом человека, потерявшего ту самую внутреннюю опору, без которой решительно невозможно продолжать жить.
— Что случилось? — настойчиво переспросил я. И она рассказала.
Смотреть на расстроенную Эли было невыносимо, нужно было хоть с кем-то поделиться, и я набрал номер деда. Единственного, с кем я мог обсудить что угодно.
— …Понимаешь?! Они говорят, что напутали, в записях. И костюм достался кому-то другому. Новую единицу придется ждать годы! Она приехала, такая счастливая, а они…
— Да понятное дело, кто-то без очереди пролез, не бывает там у них бесплатных случайностей, — голос деда звучал бодро. — Приводи после уроков подружку ко мне на чай.
— Она не моя подружка!
— Кому-нибудь другому расскажи. У меня как раз свободный вечер.
Дед всегда был невероятно занят все мое детство, так что «целый вечер» был невероятно щедрым предложением.
Эли обожала бывать у него в гостях, это должно было ее взбодрить.
Так что я решил не ждать чуда и с последних двух уроков мы просто сбежали.
Выпускной класс, контрольных нет, вероятно, никто и придираться не станет. На всякий случай сказал учителю, что Эли нехорошо себя чувствует и я провожу ее домой. Ее бледное заплаканное лицо было очень достоверной иллюстрацией выдуманного недомогания.