Командир экипажа Вячеслав Янченко, получив тревожный сигнал, дал команду бортмеханику Викентию Грязнову и штурману Николаю Широкову выяснить причину вызова. Вскоре они вернулись. Штурман доложил суть разговора с пассажиром.
«У меня сильный заряд. Все сработает в любом случае. Не вздумайте шутить, — угонщик нервничал, — Только в Швецию, пустите меня в кабину!»…
Текст письма тоже не оставлял сомнений в намерениях злоумышленника, зато заставлял серьезно задуматься о его психике и возможных последствиях отказа:
«…Здесь более 2 кг взрывчатки… Я много лет испытываю на своей шкуре когти кровожадных сверх-зверей. В противном случае — смерть для меня не печаль, а убежище от хищных, алчущих моей жизни…».
Командир корабля, оценив обстановку, немедленно связался с землей. Но конкретных указаний не поступило.
В те времена о воздушных террористах практически ничего не было известно. Навыков по их обезвреживанию, судя по всему, тоже недоставало. Впоследствии, как следует из записей «черного ящика», обработанного экспертами, командир лайнера неоднократно запрашивал разрешения на изменение маршрута, но диспетчеры все ждали ответа из министерства, который, естественно, задерживался. То ли там не могли принять решения, то ли просто растерялись. А пять минут, отпущенные экипажу на размышление, истекали. Тогда командир принял решение сам: «Возвращаемся в Ленинград».
Самолет, сделав крутой вираж (это несколько успокоило угонщика), лег на обратный курс. А Викентий Грязнов снова ушел в буфет к террористу вести переговоры…
— Анечка, будь любезна, принеси нам чаю, — обратился к внучке расказчик, — а то, глядишь, Алексей Юрьевич подумает, что ты негостеприимна. Да и мне, старику, давно пора горло согреть.
Девушка исчезла на кухне, а старый чекист, как-то печально посмотрев ей вслед, вздохнул.
— Вот и там пассажиров молодых хватало. Но кто же знал, как себя вести?..
После того, как с террористом первый раз переговорили штурман с бортмехаником, пассажир, не выпуская из рук «адской машины», уселся на кресло 1 «Б», сказав проводницам, чтобы они немедленно уходили «заниматься своим делом». В третьем салоне Лида заметила офицера. Сомнений, в том, что человек в форме не откажется помочь не было. Стюардесса тихо попросила его пройти к кабине пилотов, пояснив: «Там — человек, который угрожает взорвать самолет». Девушка успела попросить о помощи и возвращавшегося из отпуска военнослужащего срочной службы Адоля Ли.
Командир артиллерийской батареи капитан Анатолий Попов поднялся с кресла. Следом двинулся Ли…
Как человек военный комбат сразу же оценил опасность: металлический цилиндр, провод, палец, судорожно давящий на кнопку. Значит, достаточно отпустить — может произойти взрыв — захват невозможен. А террорист занервничал, начал кричать: «Попробуй подойди… или рукой махни… Или ударь — все взорву!» Комбат попытался вступить в переговоры и несколько минут увещевал пассажира, мол вы же в войну людей защищали, а теперь…
Из пилотской кабины вышел бортмеханик. Террорист вдруг потребовал, чтобы офицер немедленно уходил: «Пошел вон! К пассажирам! Иначе взрываю!». Пришлось подчиниться.
Пассажиры самолета, подчиняясь указаниям стюардесс, уже пристегнулись перед посадкой. Сев на место, комбат тоже пристегнул ремень. Выглянув в иллюминатор, Попов заметил вдалеке внизу клумбу в форме пятиконечной звезды. До посадки на Ленинградский аэропорт «Шоссейный» оставались считанные секунды…
Николай Григорьевич отхлебнул горячего чая.
— Я вот, думаю: что за чушь порят некоторые «прозревшие» правозащитники, пытаясь уверить, что подвиг — случайное стечение обстоятельств? Нет, что ни говори, раньше воспитание другое было. Понятия «Родина», «честь», «совесть» по другому звучали. Взять хотя бы бортмеханика с того самолета…
…Викентий Грязнов, вернувшись к террористу, вновь перебравшемуся в буфет, пытался разговорить его, успокоить, отвлечь внимание от иллюминаторов. Злоумышленник категорически отверг предложение о необходимости дозаправки в Финляндии. «Только в Стокгольм. Иначе взорву!». То ли от напряжения, то ли от волнения его рука, сжимающая кнопку, подрагивала.
Бортмеханик согласился, мол конечно, постараемся… может долетим… Только не волнуйтесь…
Когда до земли оставалось километра три, на высоте сто пятьдесят — сто семьдесят метров злоумышленник выглянул в иллюминатор практически одновременно с Поповым. Наверное он тоже успел заметить злополучную клумбу.
«А-а-а!», — Ли со своего места услышал страшный крик в буфете, а затем успел заметить, как Грязнов, очевидно поняв, что террорист сейчас взорвет бомбу, бросился в его сторону. Как на амбразуру дота…
Старый чекист вдруг судорожно закашлялся, Аня шагнула было к нему, чтобы удобнее посадить на кровати, но дед повелительно остановил ее жестом руки.
— Не надо — кхе-кхе — все хорошо.
И, действительно, приступ кончился, а Николай Григорьевич начал рассуждать о происках проклятых империалистов.
— Вот раньше все понятно было. Это мы, это — они. Идет борьба, в том числе идеологическая. А сейчас что? — Мы разрушили идеалы, не создав новых. А янки аплодируют, дескать, даешь демократию. А сами? — Да, вон, Аннушка приносила тут мне несколько их ужастиков для «видика». Смотрю: батюшки! Если убийца, то или негр страшенный, или наркоман, или психопат. Ну, в крайнем случае, арабский террорист, что, впрочем, у них ассоциируется с той же шизоидностью. А главный герой — он всегда «самый лучший», спасает не только страну, но и весь мир. А главное — хэппи-энд: через огонь и горы трупов — к светлому будущему вместе со спасенной любимой. Чем не идеологическая обработка для всех америкосов? У нас ее старательно разрушили. Ну, хорошо, большевики отвергли Бога. Но сразу же предложили замену — грабь награбленное. Потом — светлый образ товарища Сталина, коммунизм, развитой социализм, наконец, когда с предыдущими идеалами стали проблемы приключаться. А Меченный Горби? — даешь перестройку! Куда, на хрен, спрашивается? Где новые идеалы? Получили, блин, снова нищету, бандитизм и разруху!..
Старик, кажется, готов был разойтись не на шутку, но Аня вовремя пересела к нему на кровать и, поправив подушки, попросила рассказать, чем же закончилась история с угонщиком самолета.
— Ты же обещал Алексею Юрьевичу о конкретной фамилии рассказать, — напомнила девушка, — а сам…
— Вот я про это и говорю, — ворчливо заметил старик, в то же время ласково глядя на внучку, — я и говорю, что «вражьи голоса» и тогда старались во всю. Души людские калечили…
…Комбат, пытавшийся взывать к совести террориста, ошибся. Человек, захвативший самолет, Иван Евстафьевич Бирюк, во время войны не участвовал в боевых действиях, а проходил службу в районе Ленинакана. Позднее, решившись бежать за границу, он сначала будет намереваться перейти турецкую границу именно там, в местах хорошо знакомых. Но это будет гораздо позднее, когда воспаленный мозг уже не сможет нормально воспринимать жизнь.
А после войны Бирюк проживал в Днепропетровской области, постоянно менял места работы, сетуя, что дескать все они слишком трудные и отказываясь от возможных вариантов. В конце-концов работу ему предлагать перестали, а в шестьдесят втором году Бирюк был осужден на пять лет за то, что от ревности едва не зарубил до смерти топором свою сожительницу, трижды ударив ее по голове.
После освобождения он переехал жить к женщине, с которой познакомился по переписке еще находясь в заключении. Как она позднее показала на допросе, Бирюк сначала жил нормально. По характеру был очень вспыльчив, ревнив, хотя и замкнут. Из-за «неудач» с трудоустройством все больше озлоблялся и с конца шестидесятых годов начал писать многочисленные жалобы в различные инстанции (при обыске у него обнаружили более ста копий, причем, очевидно, сохранились далеко не все). Адресатами Бирюка были практически все центральные газеты, Политуправление Минобороны, МВД, ЦК КПСС… Переписывался он и с Главным управлением зерновых культур по общим вопросам земледелия (по вопросу об удовлетворении потребностей в чечевице), и с Минметаллургии Украины (о качестве их изделий), и с Бумагоделательным заводом… В конечном итоге на учет в психдиспансер Бирюка все же поставили. Правда, диагноз выставили странный: «сифилисофобия» (заразившись однажды этой болезнью пациент всю жизнь панически боялся ее рецидива).