– Да, сэр, осматривал.
– Что вы заметили?
– Что в барабане нет одного патрона.
– В каком состоянии находился револьвер, когда вы передали его обвиняемой?
Свидетель опять заколебался, не зная, как быть.
– Барабан был полон, – ответил он наконец.
Вы знали об этом?
– Да.
– Откуда же?
– Перед отъездом из Лас-Вегаса я полностью его перезарядил, так как полагал, что он может понадобиться мне.
– Это было связано с вашим визитом вечером того же дня к обвиняемой, которая могла воспользоваться этим оружием и убить Джорджа Кассельмана, не так ли?
– С разрешения суда возражаю, – громко произнес Мейсон, – в связи с тем, что вопрос является недопустимым, не относящимся к делу и несущественным. Кроме того, он связан с нарушением профессиональной этики со стороны обвинения. Обвиняемой нельзя вменять в вину показания этого свидетеля, что бы он ни говорил или какие-либо суждения он ни высказывал.
– Возражение принято, – объявил судья Даккер. – Обвинение, безусловно, должно отдавать себе отчет в том, что соображения свидетеля не имеют никакого отношения к делу. Опрос вообще ведется удивительным образом. Суд полностью осознает, что дело не свидетеля, а обвиняемой, поэтому ее виновность или невиновность может быть установлена исключительно с помощью показаний и улик. Присяжные должны полностью игнорировать данный вопрос окружного прокурора, а также любые выводы, которые могут быть сделаны жюри на основании этого вопроса. Но продолжайте, мистер окружной прокурор.
– У меня все, – заключил Гамильтон Бюргер с торжествующей улыбкой.
– Минутку, – поднялся Мейсон. – У меня вопрос к свидетелю. С какой целью вы передали револьвер, фигурирующий под номером 30, обвиняемой?
– Я передал его ей потому, что она обручилась с моим сыном. Я надеялся, что она будет моей невесткой. Потом, когда помолвка расстроилась, понял, что люблю ее.
Стефани Фолкнер, сидевшая позади Мейсона, поднесла к глазам платок и заплакала.
– Я хочу понять одно, – сказал Мейсон. – До седьмого октября текущего года не располагали ли вы информацией, которая подтвердила бы, что убийцей Глейна Фолкнера является Джордж Кассельман?
Этот вопрос произвел на присяжных впечатление, подобное удару электрического тока.
– Ваша честь, ваша честь! – закричал Гамильтон Бюргер, вскакивая на ноги и отчаянно жестикулируя. – Вопрос является недопустимым со стороны защиты. Задавая его, противная сторона нарушает профессиональную этику. Это неправильный перекрестный допрос. Он не имеет никакого отношения к нашему делу.
– Возражение принимается, – поддержал прокурора Даккер.
Мейсон улыбнулся.
– В таком случае, свидетель, скажите: не сообщали ли вы обвиняемой седьмого октября, что, на ваш взгляд, ее отца убил Джордж Кассельман?
– Обвинение возражает на том же основании! – воскликнул Бюргер.
– Возражение принято, – снова поддержал прокурора судья.
– Постойте, – сказал Мейсон. – Обвинение ведь задавало свидетелю вопросы, связанные с обстоятельствами вручения револьвера обвиняемой, стало быть, я имею право знать весь этот разговор.
– Свидетель может отвечать на вопрос, – объявил судья Даккер, – при условии, что его показания не будут противоречивыми.
– Да, сэр, – ответил Гарвин. – Я сказал ей, что убежден, что Кассельман убил Глейна Фолкнера и он может угрожать ей. Для самообороны я передал ей оружие и рекомендовал держать все время его под рукой, так как намеревался собрать улики против Кассельмана, достаточные для его ареста.
– Благодарю вас. Пока все, – сказал Мейсон.
– Вопросов нет, – резко произнес Гамильтон Бюргер.
– Теперь, уважаемый суд, – продолжал Мейсон, – я хотел бы просить вас о том, чтобы исключить из дела показания Гарвина.
– На каком основании? – спросил судья Даккер.
– На том, что не существует данных, показывающих на то, что обвиняемая знала о намерениях Гарвина. Она не может отвечать за его поступки, пусть даже совершаемые им из лучших побуждений. Предположим, свидетель решил, что я убил Джорджа Кассельмана. Чтобы спасти меня, он отправился к Джорджу Кассельману и нашел там труп, а вовсе не улики, указывающие на мою причастность к этому убийству. Прошу учесть, что я не поддерживал с ним никаких контактов и не просил его, чтобы он делал это. Тем не менее он решил отвести от меня подозрения, уничтожив определенные улики. Напрашивается вывод – разве я могу отвечать за то, что он их уничтожил?
– Одну минуту, ваша честь! – опять вскочил со своего места прокурор. – Одну минуту! Прошу меня выслушать. В квартире Кассельмана обнаружены специфические обстоятельства, указывающие на то, что ручки дверей были тщательно протерты, а след женской туфли, принадлежавшей обвиняемой, оказался уничтожен свидетелем. Обвинение поэтому имеет право знать, что на самом деле произошло в этой квартире.
– Безусловно, – ответил судья Даккер, – обвинение имеет право показать, что кто-то уничтожил отпечатки пальцев, но оно не имеет никакого права утверждать, что это было сделано другом обвиняемой, если только вы сможете доказать, что здесь не было сговора.
– Совершенно верно, ваша честь, – подтвердил Мейсон, садясь на свое место.
Судья Даккер нахмурился и произнес:
– Суд столкнулся с весьма необычным делом и признает, что не совсем понимает, чего добивается защита. Возможно, она объяснит суду свое отношение.
– Если бы я сразу отвел этого свидетеля, – возразил Мейсон, – то обвинение воспользовалось бы этим обстоятельством, указав, что защита пытается помешать следствию…
– С другой стороны, – прервал адвоката судья Даккер, – в показаниях свидетеля имеются существенные факты. Он подтверждает передачу револьвера ответчице. Он подтверждает, что передал ей полностью заряженное оружие. Он утверждает, что когда держал это оружие в тот вечер, то обнаружил отсутствие в нем одного патрона.
– Защита не ходатайствует об исключении этих показаний, – заметил Мейсон. – Равно как и показаний в отношении идентификации следа обвиняемой, однако защита решительно возражает против всех вопросов, заданных свидетелю в отношении его нахождения в квартире Джорджа Кассельмана, и настаивает на их исключении из документов заседания.
– Суд склонен согласиться с вами, мистер Мейсон. Я вижу, что приближается время перерыва. Суд рекомендует присяжным не формировать свое мнение и не высказывать его, равно как и обсуждать или присутствовать при обсуждении кем бы то ни было свидетельских показаний. Присяжные не должны прийти к какому-либо определенному выводу до тех пор, пока не завершится слушание данного судебного разбирательства. Итак, леди и джентльмены, до завтра.
Глава 18
Своего главного свидетеля Гамильтон Бюргер приберег для утреннего заседания. Когда ровно в десять судебные исполнители и присяжные уселись, он объявил:
– Вызовите Гомера Гарвина-младшего. Гарвин-младший, сжав губы, решительно направился вперед, принес присягу, назвал свою фамилию и адрес, указав также, что является сыном свидетеля, Гомера Гарвина, который ранее давал показания.
– Итак, – начал Гамильтон Бюргер, направив указательный палец в сторону свидетеля, – прошу слушать меня очень внимательно и отвечать, тщательно обдумав свои слова, не пытаясь огласить какую-либо другую информацию.
Следствием было установлено, что ваш отец приобрел три револьвера, совершенно одинаковые по внешнему виду, калибру и марке. Чтобы не запутаться в их идентификации, давайте будем классифицировать их так же, как мы сделали это вчера. Вы согласны?
– Да, сэр.
– Было также установлено, что вечером седьмого октября ваш отец передал Стефани Фолкнер револьвер, который мы назвали «револьвер из кобуры», что затем он взял из сейфа и положил к себе в кобуру то оружие, которое мы назвали «револьвер из сейфа». Кроме того, было установлено, что один из этих револьверов оказался орудием убийства, то есть это вещественное доказательство номер 30. Вам понятны эти факты?
– Да, сэр.
– Очень хорошо. Теперь я хочу спросить вас об оружии, которое ваш отец отдал вам, – «револьвере младшего». Вы передавали его восьмого октября мистеру Перри Мейсону?