Хотя я и нашёл свою теорию довольно изобретательной, но немного стыдился, помещая в неё Терстона, однако затем я понял, что настоящий следователь должен считать подозреваемыми всех. Например, возьмём Уильямса. Была ли хоть какая-нибудь возможность, чтобы Уильямс мог стать участником преступления? Был ли возможен хоть какой-нибудь трюк со временем или местом, — а я узнал о множестве подобных фокусов при изучении криминальных дел, которые рассматривались публично, — который мог связать с убийством доктора Тейта или даже полицейского сержанта? Или горничную? Или повариху? Я не мог отбросить ни одного из них, как заведомо невиновного. Если я и ничему не научился у этих трёх великих людей, сидящих рядом со мной, то хорошо усвоил, что в конечном счёте они выберут того человека, которого я даже не подозревал. Таким образом, я следовал простому плану и подозревал всех. И я настроился ничему не удивляться.
Но оставался невыносимый факт, что, независимо от подозрений, я не мог найти подходящего мотива, связывающего любого в этом доме с убийством Мэри Терстон, и мои подозрения, в конечном счёте, сводились к робким и несколько недостойным попыткам считать, что те, которых я недолюбливал, — такие как Норрис и Столл, — могли иметь мотивы, а те, кто мне нравился, — например Уильямс и Феллоус, — нет. Я был вынужден признать, что мой метод не имеет с дедукцией ничего общего.
И всё же, кто-то это сделал! Это не было самоубийством. Женщина не кричит три раза перед тем, как перерезать себе горло так глубоко, как, по словам доктора, мог сделать только очень сильный человек. И этого неизвестного необходимо выявить. Это также было бесспорным. Я никогда не знал случая, чтобы любой из этих трёх сыщиков оставил загадку неразгаданной, уже не говоря о том, что в данном случае действуют все трое. И если обнаруженные улики дали им уже так много, что лорд Плимсолл спокойно листает книгу, месье Пико умиротворённо смотрит на огонь, а отец Смит обсуждает средневековое искусство, тогда, конечно, мне было, чему у них поучиться!
Канаты, татуировка, отмеченные рекламные объявления, нюхательный табак, факт, что викарий назвал что-то там раковиной, драгоценности в комнате Стрикленда. «Почему, — спросил я себя, — они так много значат для людей с большими мозгами, и так мало для меня?» «А потому, — ответил я сам себе, — что эти мужчины были следователями, в то время как я был простым наблюдателем». Но как же мне хотелось иметь свою теорию, не хуже чем у них.
Ладно, ничего. Через несколько минут начнётся перекрёстный допрос, и он без сомнения прояснит всё.
ГЛАВА 9
Когда чай был убран, Стрикленд и Норрис тактично покинули комнату, поскольку было понято, что во время допроса должны были присутствовать только Терстон, Уильямс и я. Было около пяти часов, когда вошёл сержант Биф и кивнул нам с видом человека, готовящегося скорее к обороне. Несомненно, он чувствовал себя здесь несколько неуместным. Со своим потным красным лицом и свесившимися от жажды усами он выглядел так, как если бы мечтал оказаться сейчас не здесь, а в местном баре. Однако он не выдвинулся на первый план, а уселся на стул с самой прямой спинкой, какой смог найти, вынул свой огромный чёрный блокнот и замер в ожидании.
Затем вошёл Терстон. Я не видел его с предыдущего вечера и с тревогой взглянул на него, в то время как он был представлен Сэмом Уильямсом каждому из трёх детективов. Он пожелтел и выглядел очень несчастным, но при обмене рукопожатиями ему удалось выдавить слабую улыбку.
— Я не хочу оставаться в комнате, в то время как вы, джентльмены, занимаетесь расследованием всего этого, — медленно проговорил он, — поэтому я решил спуститься и сообщить вам всю имеющуюся у меня информацию. И если после того, как предпримете некоторые шаги, вы снова захотите меня увидеть и о чём-нибудь спросить, я сделаю всё, чтобы помочь вам. Я ценю усилия, которые вы предпринимаете, чтобы прояснить это дело.
— Все мы очень глубоко вам сочувствуем, — сказал лорд Саймон, и его голос прозвучал довольно искренно. Мне понравилось, как он это сказал.
Терстон кивнул. «Я скажу вам всё, что могу, — сказал он, — и есть некая э-э… семейная история, которую вам следует знать. Я обсудил этот вопрос с мистером Уильямсом, который помимо того, является моим адвокатом, — мой друг, и мы оба согласились, что вы должны её услышать».
Тишина была нарушена движением сержанта Бифа. Довольно бестактно, с моей точки зрения, он раскрыл свой блокнот и приготовился записывать.
— Моя жена была замужем до меня, — сказал Терстон, и я вздрогнул. — Я расскажу вам эту историю так, как я её знаю. Она была единственной дочерью глостерширского пастора. — Его голос дрогнул, но он продолжал. — Я никогда не был знаком с её родителями, но полагаю, они были очень трудолюбивыми, довольно суровыми людьми, преданными дочери. Она воспитывалась в среде, которую даже в те довоенные дни было принято называть пуританской. Но она была вполне счастлива, хотя для нынешнего поколения это может показаться странным. Она трудилась, как это делала её мать, в приходе, и, возможно, училась на практике быть такой же бескорыстной, какой была от природы. Действительно, кто мог бы её представить в любой ситуации не счастливой и не бескорыстной?
Наступила напряжённая, но сочувствующая тишина. Наконец доктор Терстон продолжил. «Одним из прихожан был богатый местный землевладелец, человек значительно старше её, который нажил состояние в Бирмингеме и недавно удалился в своё глостерширское поместье. За несколько лет до этого он потерял свою жену, а после того, как он несколько раз повстречался с Мэри, он по-старомодному попросил у её отца разрешения сделать девушке предложение выйти за него замуж. Пастор согласился, но его жена высказала одно возражение, которое следовало разрешить прежде, чем это предложение Мэри будет сделано. Дело в том, что хотя этот человек, находящийся ближе к верхней границе среднего возраста, казался с любой точки зрения желательным мужем, у него имелся сын».
— О Боже! — прошептал лорд Плимсолл.
— Мэри никогда не видела этого сына до этого момента и, насколько я знаю, никогда не видела его потом. Мальчик уже заработал себе дурную славу или, по крайней мере, так сказал её первый муж. Он не жил со своим отцом в Глостершире и подразумевалось, что он находился за границей, хотя, был ли он простым пареньком, посланным на учебное судно, или взрослым мужчиной в колониях, я не знаю. Однако само его существование сильно встревожило родителей Мэри, и, возможно, именно поэтому она о нём вообще услышала. Предположим, он вернётся и станет препятствием между Мэри и её мужем? Предположим, что он влюбится в Мэри? Следует понимать, что её родители были простыми людьми, идеи которых о таких вопросах были почерпнуты в значительной степени из сентиментальных романов тех дней.
Во всяком случае, проблема была поставлена и решена. Возможно, в наши дни вы почувствуете некоторую долю эгоизма и неосознанной жестокости в таких мерах, если я скажу, что, насколько я смог понять, между родителями Мэри и её мужем было решено, что сын не должен стоять на пути новой семьи. Я полагаю, ему назначили содержание, и Мэри однажды сказала мне, что последний раз, когда они о нём слышали, а это было довольно давно, он, как полагают, находился в Америке. Но даже тогда она не была уверена, что это не была Австралия.