Впрочем, Анатоль появился чуть позже, а до этого произошло одно удивительное событие, которое перевернуло ее жизнь. Сначала событие это показалось ей смешным. Поразмыслив, она сочла его странным. Затем подозрительным и, наконец, опасным. Прошло время, и Лисицкая почувствовала, что судьба уловила ее в какие-то невидимые, но страшные тенета, и она, как мушка, уже бьется в них, еще не осознавая толком, что попалась, погибла и жизнь ее кончена.
Поняв же это — точнее, не поняв даже, а почуяв, — она первым делом подумала о Загорском. Нестор был единственный человек, способный ее спасти. Но что случилось с ним после революции, жив ли он еще? То есть да, конечно, жив, в этом она не сомневалась — он же не мог умереть, не увидев ее напоследок. Но вот где он теперь жил — это вопрос, который требовалось разрешить. В прежнем его доме на Морской Загорского не было, она знала это точно. Однако в доме до сих пор жил его старый дворецкий Ки́ршнер и была надежда, что он-то должен знать, где искать Нестора Васильевича…
— Ах, барышня, — вид у Киршнера был печальный и какой-то потертый, годы революции и советской власти не прошли для него даром, — ах, дорогая барышня, что я могу вам сказать?
Дворецкий по старой привычке звал Лисицкую барышней, хотя она уже никак не могла таковой считаться по целому ряду причин. Но он ее так звал, и она не сердилась, напротив, от этого сердце ее дрогнуло и забилось, почти как в старые времена, когда она ждала прихода Загорского.
— Но ведь он жив, жив? — воскликнула она умоляюще. — Скажите, что он жив, прошу вас, дорогой Артур Иванович!
Разумеется, Киршнер не выдержал ее умоляющего взгляда и опасливо оглянувшись, хотя в комнате они были одни, тихонько кивнул головой. Светлана немедленно возликовала: слава Богу, слава Богу! Но где же он живет, где можно его найти?
Дворецкий скроил трагическую физиономию, на лице его было ясно написано: ну вот, теперь все пропало! Зачем барышне знать, где обретается Нестор Васильевич, довольно и того, что она знает, что он жив. И этого, впрочем, уже много, слишком много, зря он поддался на ее уговоры, лучше бы откусил себе язык, так-то оно было бы надежнее, верьте слову.
— Ах, любезнейший Артур Иванович, — горячо перебила она, — я не могу сказать всего, но спасти меня может один Загорский. Я в таком положении, если бы вы только знали!
Она поймала испуганный взгляд Киршнера, который тот бросил на ее живот и нервически рассмеялась.
— Нет-нет, да и не могло этого быть, ведь мы не виделись с ним много лет. Но сейчас мне угрожает ужасная опасность. Если я не свяжусь с Нестором Васильевичем, я могу просто погибнуть.
Старый дворецкий слушал ее и согласно кивал головой. Конечно, он думал, что как всякая женщина, она немного драматизирует — а, впрочем, черт их знает, этих женщин! Сам Артур Иванович никогда не состоял в браке и представление о женских обыкновениях имел самое поверхностное. Несмотря на внушительный и даже грозный внешний вид Киршнер имел доброе и жалостливое сердце и не мог, конечно, не помочь барышне, хотя это же самое сердце ясно говорило ему, что вся эта история не к добру.
Получив московский адрес Загорского, Светлана, как гимназистка, чмокнула дворецкого прямо в нос и упорхнула прочь. Тот проводил ее тоскливым взглядом: о Господи, что-то теперь будет?!
Первым делом она телеграфировала Загорскому. Телеграмма была сбивчивая, малопонятная, и сама Лисицкая, доведись ей получить такое послание, едва ли бы догадалась, о чем идет речь. Но ее бывший возлюбленный обладал самым ясным умом во всей Российской империи, а теперь, возможно, и во всей РСФСР. Поэтому ответ его был кратким: «Приезжай, как только сможешь. Жду».
Когда она прочитала эти строки, голова ее закружилась. Он ждет ее, он ждет — все, как в прежние годы! Светлана подбежала к большому зеркалу в прихожей, окинула себя придирчивым взглядом. Фигура все та же, что и двадцать лет назад — гибкая, стройная. И то сказать, на гречневой каше особенно не разъешься, да и два часа балетного станка ежедневно делают свое дело. Но лицо, Боже мой, что за лицо! Нестор наверняка помнит юную девушку, почти ребенка, а теперь из зеркала глядела взрослая женщина с глазами побитой собаки. Нет-нет, так нельзя. Во-первых, надо вернуть улыбку, ту самую улыбку, с которой выходила она на сцену, и которой рукоплескали ее верные поклонники. Во-вторых… Что же во-вторых? А вот что — грим, макияж!