Чего вам надо? Падилья, чего ему надо?
- Вас к телефону, полковник. Вы можете взять Трубку?
Падилья помог ему доплестись до кровати.
Фергюсон присел на край и поднес трубку к уху. Он был голым по пояс. Покрывшаяся пупырышками кожа отливала мертвенной бледностью. Грудь покрывали спутанные седеющие волосы. Он слушал, полузакрыв глаза, лицо его вытягивалось, дряблело. Я думал было, что на него снова накатывается пьяное забытье, однако он несколько раз четко произнес «да», а потом сказал:
- Да, обязательно, Можете рассчитывать твердо. Очень жаль, что мы не установили контакта раньше.
Он положил трубку, не сразу попав на рычаг, встал, посмотрел на Падилью и уставился на меня из-под набрякших век.
- Свари мне кофе, а, Падилья?
- Один момент! - и Падилья бодрой рысцой исчез из спальни.
Фергюсон повернулся ко мне:
- Вы из ФБР?
- Отнюдь. Я адвокат. Мое имя Уильям Гуннарсон.
- Трубку вы сняли?
- Да.
- Что вам сказали?
- Звонивший мужчина сказал, что хочет говорить с вами. И срочно.
- А о чем, он не сказал?
- Нет.
- Вы уверены?
- Абсолютно уверен.
Говорил он оскорбительным тоном, но я подыгрывал ему, не зная, насколько он отрезвел и обрел ясность мысли.
- И вы не представитель закона?
- В известном смысле представитель. Но активная его защита в мои обязанности не входит. А в чем дело, полковник?
- Чисто личное, - ответил он резко. - Могу ли я узнать, почему вы находитесь в спальне моей жены?
- Я помог Падилье доставить вас домой из «Предгорий». Вы ничего не соображали.
- А-а! Благодарю вас. А теперь вы не откажете в любезности уехать?
- Когда освободится Тони Падилья. Мы приехали на вашей машине.
- А-а! Еще раз благодарю вас, мистер Гуннарсон.
Он утратил ко мне всякий интерес. Его глаза беспокойно шарили по стенам. Внезапно он душенадрывающе вскрикнул «Холли!», а потом со словами «нашел время нализаться!» прошел к туалетному столику и уставился на свое лицо. Видимо, ему не понравилось то, что он увидел, - под его кулаком зеркало разлетелось вдребезги.
- Прекратить! - рявкнул я своим сержантским голосом.
Он оглянулся и ответил с нежданной кротостью:
- Вы правы. Сейчас не время для детских выходок.
В дверь заглянул Падилья.
- Что тут еще?
- Ничего, - ответил Фергюсон. - Я просто разбил зеркало. Утром я куплю жене другое. Как насчет кофе, Тони?
- Закипает. А вы бы надели что-нибудь сухое, полковник. Еще воспаление легких схватите.
Падилья, видимо, питал к нему теплые чувства. В отличие от меня. Но я все-таки остался. Телефонный звонок и реакция на него Фергюсона меня заинтриговали. После звонка атмосфера стала тяжелой, заряженной электричеством.
Падилья подал кофе в гостиную - огромную комнату с окнами по двум стенам, отделанную тиковыми панелями с легким креном в корабельную романтику. Плеск прибоя внизу и то возникающий, то исчезающий луч маяка поддерживали иллюзию, будто мы расположились в судовой рубке.
Фергюсон выпил по меньшей мере кварту кофе. Чем больше он трезвел, тем напряженнее становился. Закутанный в махровый халат, он походил на гималайского святого на грани мистического озарения.
Наконец он встал и прошел в соседнюю комнату. Когда он зажег там свет, за аркой двери я увидел белый концертный рояль и задрапированную арфу. На рояле стояла фотография в серебряной рамке.
Фергюсон взял ее, несколько секунд пристально рассматривал и прижал к груди. Его словно свела судорога, некрасивое лицо стало почти уродливым. Казалось, он рыдает - беззвучно и без слез.
- Бедняга, - сказал Падилья, подошел к арке и остановился, чтобы не вторгаться в чужое горе.
Я был менее деликатен и прошел через арку.
- Фергюсон, звонили о вашей жене?
Он кивнул.
- Её нет в живых?
- Они говорят, что она жива. Не знаю.
- Они?
- Её похитители. Холли увезли.
- Похитили?
- Да. Они требуют двести тысяч долларов.
Падилья у меня за спиной присвистнул.
- Они вам уже звонили?
- Да. Но меня не было дома. Я весь день сюда почти не заглядывал.
- Этот звонок - ваш первый контакт с ними?
- Да.
- Почему вы сразу не сказали? Нам, возможно, удалось бы установить, откуда они звонили.
- В этом направлении я ничего делать не хочу. И вам с Падильей ничего объяснять не хотел. Очень жалею, что проговорился.