Контору и миссис Уэнстайн я делил с другим адвокатом, пожилым человеком, которого звали Барни Милрейс. Он специализировался на налогах и завещаниях. Партнерами мы не были. Я тешил себя мыслью, что пролагаю себе путь наверх. Барни, боюсь, уже шел под уклон. Он был тихим алкоголиком, настолько тихим, что я порой надолго забывал о его существовании.
Зато Белла Уэнстайн ни на секунду не давала мне забыть о ней. Вдова лет сорока с хвостиком, смуглая и волевая, она назначила себя моим личным погонялой. Едва я вошел в приемную, она вперилась в меня глазами и сказала, поздравляя:
- Сегодня вы рано, мистер Гуннарсон.
- Потому что всю ночь колобродил. Шлялся и веселился.
- Ну, еще бы! В десять пятнадцать придет миссис Эл Стейбил. По-моему, она опять решила развестись.
- Хорошо, я её выслушаю. А причину она назвала?
- Нет, в кровавые подробности она не входила. Но, насколько я поняла, Стейбил опять колобродит, шляется и веселится. Сами видите, к чему это ведет. Да, и еще вам звонил какой-то Падилья.
- Давно?
- Несколько минут назад. Он оставил номер. Позвонить ему?
- Да, да, сейчас же. Трубку я возьму в кабинете.
Я закрыл за собой дверь и сел за старинное дубовое бюро с выпуклой крышкой, которое, не постояв за расходами, доставил сюда из пенсильванского городка, где я родился. Его мне завещал отец вместе с небольшой юридической библиотекой, которая занимала почти все полки на стене.
Сидеть за рабочим столом отца… В этом есть странная приятность. Но и что-то гнетущее. Проходит долгое время, прежде чем возникает ощущение, что ты этого достоин. У меня оно как раз начинало возникать.
Я снял трубку и услышал голос Падильи:
- Мистер Гуннарсон? Я у полковника Фергюсона. Он меня торопит.
- В чем дело, Тони?
- Объяснять по телефону я не хотел бы. Вы бы не приехали сюда?
- Лучше приезжайте ко мне в контору.
- Я бы рад, но не могу оставить полковника одного. Ему требуется кто-то - утешать его и успокаивать.
- Черта с два, требуется! - рявкнул Фергюсон, и тут же его голос загремел мне прямо в ухо: - Освободите линию!
Я освободил линию и вышел в приемную. Миссис Уэнстайн остановила меня одним из своих сложносочиненных взглядов, объединявших ироническую насмешку, трогательность и отчаяние.
- Вы уходите, мистер Гуннарсон? - произнесла она своим любезным, бешено однотонным голосом.
- Да. Ухожу.
- Но миссис Стейбил будет тут через несколько минут. Что я ей скажу?
- Скажите, что я приму её попозже.
- Она обратится к другому адвокату.
- Ну нет. Стейбил ей не разрешит.
10
Днем фергюсоновское жилище производило внушительное впечатление: современный серо-зеленый дом из камня, дерева и стекла, невысокий, искусно вписанный в пейзаж. Он не выделялся на фоне моря и холмов, а сливался с ними.
Дверь открылась, едва моя машина свернула на подъездную аллею. Из дома вышел полковник Фергюсон, а за ним по пятам - Падилья. Вид у Падильи был бледноватый и не первой свежести, но он сумел улыбнуться. Угрюмое лицо Фергюсона застыло в глубоких неподвижных складках. Подбородок вокруг ссадины покрылся густой щетиной - угольно-черной вперемежку с серебряно-белой. Он подошел к моей машине.
- Какого черта вам тут надо?
- Естественно, я беспокоюсь о вашей жене…
- Это мое дело. Я сам решаю.
Я вышел из машины.
- Но и мое, хочу я того или нет. И требовать, чтобы я сидел сложа руки, вы не можете.
- А я вот сижу.
- Больше вы никаких известий не получали?
- Нет. Но одно я вам все-таки скажу, хоть это вас и не касается. Я связался с управляющим банком - деньги будут готовы.
- Раз уж вы зашли так далеко, почему бы не сделать еще шаг и не обратиться к властям?
Он ощетинился:
- Чтобы Холли убили?
- Вы можете обратиться к ним тайно, без фанфар.
- А толку? Раз у преступников есть связь с полицией?
- Этому я не верю. Они вас просто запугивают, стараются парализовать, чтобы вы не принимали никаких мер. Как я вам уже говорил вчера, я знаю местную полицию: очень порядочные люди.
Падилья беспокойно нахмурился. До известной степени я разделял его тревогу, но подавлял ее. Фергюсон слушал меня, зажав длинный подбородок между большим и указательным пальцами. Я заметил, что ноготь на большом пальце обгрызен почти до мяса.