— Естественно. Лейтенант Уиллс очень заинтересовался.
И сержант Гранада не меньше. — Его взгляд ничего не выражал. — Гранада заходил сюда перед обедом.
— По поводу Бродмена?
— Спрашивал он и про Бродмена. Но в основном его интересовал другой труп.
— Донато?
— Жены Донато. Интерес Гранады понятен: ее же нашел он.
Меня как током ударило, и я еле устоял на ногах.
— Жена Донато?
— Она самая. Наглоталась снотворных таблеток. Так, во всяком случае, думает Гранада.
— А что думаете вы, доктор?
— Я подожду, пока состояние ее внутренних органов не укажет, что мне думать. Одно мне известно твердо: то количество таблеток, которое я ей выписал, смертельной дозы не составляет. Но, возможно, у нее уже был их запас, или она где-то взяла еще.
Он откинул простыню. Труп блестел, как рыба, выброшенная на железный берег. Ногти на ногах были красными не от крови, а от лака. Лицо Секундины было погружено в непробудный сон.
— А теперь предупреждаю вас заранее, — сказал Саймон, беря кривой нож с острым кончиком, — вам лучше уйти, если вы не хотите наблюдать, как я сделаю разрез-бабочку. Для непрофессиональных глаз зрелище не из приятных.
Он занес нож, и я повернулся, чтобы уйти. В дверях стоял Тони Падилья.
— Господи! Он хочет ее резать? — В его голосе было испуганное недоумение, глаза остекленели.
— Вреда ей не будет, Тони. Она ведь мертва.
— Я знаю. Фрэнки слышал по радио.
Он прошел мимо меня и остановился, глядя на покойницу. Она смотрела на него из-под опущенных век без страха и без радости. Его рука погладила обнаженное плечо.
— Для чего вам ее резать, доктор?
— Боюсь, это необходимо. В случае насильственной смерти или смерти по неустановленным причинам вскрытие обязательно. А при данных обстоятельствах оно обязательно вдвойне.
— Как она себя убила?
— Знай мы это, мне бы не для чего было ее резать. Сержант Гранада считает, что она приняла смертельную дозу снотворных таблеток.
— При чем здесь Гранада?
— Он ее нашел. Поехал к ней домой, чтобы задать ей кое-какие вопросы...
— О чем?
Этот выкрик заставил Саймона поднять брови, но ответил он вполне вежливо:
— О деятельности ее мужа, насколько я понимаю. Она лежала в постели, а ее дети стояли возле и плакали. Видимо, она уже умерла, но он на всякий случай поторопился привезти ее сюда в машине «Скорой помощи». К несчастью, она действительно умерла.
— Прямо как Бродмен, а?
Саймон пожал плечами и бросил на нас нетерпеливый взгляд.
— Простите, но у меня нет времени обсуждать с вами все эти подробности. Лейтенант Уиллс и сержант Гранада ждут результатов вскрытия.
— Почему такая спешка? Они разве и так не знают? — При каждом слове Падилья дергался всем телом, как лающая собака.
— Что, собственно, это означает? — Саймон повернулся ко мне. — Насколько я понимаю, он ваш приятель. Объясните ему, что я прозектор, хорошо? Ученый. И не могу обсуждать действия полиции.
— По-вашему, я недоумок? — крикнул Падилья.
— Во всяком случае, ведете вы себя как недоумок, — сказал я. — Уважайте хоть мертвых, если не уважаете живых.
Падилья умолк. Виновато посмотрев на покойницу, он повернулся и побрел вон из секционной. Я вышел в коридор следом за ним.
— Я не знал, что она была вам так дорога, Тони.
— И я не знал. Я думал, что ненавижу ее, давно так думал. Видел ее на улицах и в барах — с мужем видел, с Гранадой. И всегда злился, когда видел. И вдруг вчера вечером, когда Гэса пристрелили, я подумал: я же могу теперь жениться на ней. Прямо как озарило: я могу теперь жениться на ней. И женился бы.
— А вы были женаты?
— Нет. Никогда. И уже не женюсь.
Металлическая дверь закрылась за нами. У Падильи был такой вид, будто жизнь была по ту ее сторону и она навсегда отрезала его от жизни.
— Сейчас не время принимать решения, — сказал я. — Вернитесь на работу, забудьте про смерть и крушение надежд.
— Уж конечно! А Гранада пусть выйдет сухим из воды?
— Вы как будто твердо уверены в его вине.
— А вы — нет, мистер Гуннарсон?
Ответить было трудно. Уверенность моя со вчерашнего дня поубавилась. Я знал, что Гранада застрелил Донато. Я вполне мог допустить, что он убил Бродмена. Но мне представлялось невозможным, чтобы он убил Секундину — женщину, которую, по слухам, прежде любил. Да и убежденность Тони в его вине вызвала у меня профессиональную реакцию, то есть сомнение.
— Я вовсе не уверен. Но в любом случае считаю, что вам не следует бросаться такими обвинениями.
— Так-так, — сказал он деревянным голосом. Он задал вопрос человеку, а ответ получил от профессии. Но пока меня это устраивало.
Я предложил Падилье сигарету, он отказался. Я сел на скамью у стены, Падилья остался стоять. Воцарилось неловкое молчание, и продолжалось оно очень долго.
— Может, вы и правы, мистер Гуннарсон, — сказал он наконец. — Этот день у меня тяжелый. Месяц, другой, третий я спокоен, нормален, а потом что-нибудь стрясется, и я теряю голову. По-вашему, может, я с придурью? Когда я был мальчишкой, мне в драках часто по голове попадало.
— Нет, по-моему, вы просто хороший человек. После нового долгого молчания он сказал:
— Я бы покурил, если вы так любезны. Свои сигареты я забыл в клубе.
Я достал сигарету и дал ему прикурить. Он еще не докурил, когда доктор Саймон открыл металлическую дверь и высунул голову.
— А, вы здесь! Я не знал, будете вы ждать или уйдете. Кое-что я уже установил. Практически бесспорно, что она, как и Бродмен, умерла от удушья.
— Так что же, ее газом отравили? — перебил Падилья.
— Это одна из форм удушья. Но их есть несколько. И в данном случае, как было и с Бродменом, все указывает на нехватку кислорода, и только. Такой же отек легких. И опять-таки никаких внешних следов насилия. Мышцы шеи я еще не исследовал и тем не менее полностью убежден, что ее удушили. — Саймон вышел в коридор. — Позвоню Уиллсу и продолжу.
Я стоял рядом со столом Саймона, пока он пытался дозвониться Уиллсу, а потом Гранаде. Через пять минут тщетных усилий он повесил трубку.
— Ни того, ни другого. Ну да это им не терпелось.
— Но таблетки она приняла? — спросил я.
— По-видимому. Позднее я смогу ответить вам более точно. А теперь мне лучше вернуться к даме, возможно, ей есть что сказать мне еще.
Падилья у двери испепелил его взглядом, возмущенный таким бездушием. Саймон словно бы не заметил. Он вышел, и его резиновые подметки зашептались, удаляясь по коридору.
Я сказал Падилье:
— Поедем домой к Секундине.
Вечерний свет струился по проулку, как алая вода. Ягоды кизильника были цвета маникюрного лака и крови. Мы постучали, дверь открыла сестра Секундины с младенцем на руках.
Она смерила Падилью жестким взглядом.
— Опять ты!
— Опять я.
— Что тебе теперь нужно?
— Спросить тебя кое о чем, Аркадия. Не надо так.
— Я уже ответила на все вопросы. Толку-то что? Старуха говорит, что в больнице захотели ее смерти и дали ей смертельные пилюли. Может, и правда.
— В больницах так не делают, — сказал я.
— Откуда мне знать, что они там делают? — Она отодвинула младенца от меня, заслоняя ладонью его личико от моего взгляда.
— Это мистер Гуннарсон, — сказал Падилья. — Он не сглазит маленького. Он адвокат и хочет узнать, что тут сегодня было. — И добавил, обернувшись ко мне: — Это миссии Торрес, сестра Секундины.
Аркадия Торрес пропустила его слова мимо ушей. Ее напряженный темный взгляд был прикован к Падилье.
— Что было сегодня? Секундина умерла сегодня. И ты это знаешь.
— Она покончила с собой, приняв снотворные таблетки?
— Она приняла пилюли из больницы, все, сколько их было в пузырьке. Легавый... полицейский сказал, что их там не хватило бы убить ее. Но она ведь умерла, верно?
— Что ее толкнуло на такое? — спросил Падилья.