- Если хотите забрать простыни и подушку с наволочкой... Советую также взять кувшин и таз - не знаю, есть ли там еще.
- А другие секретари? - спросил помимо воли Мишель, проходя через комнату господина Дьедонне.
- Один был из Парижа. Звали Класкен. Черноволосый крепыш с челкой до носа. Этот тип играл в регби в какой-то команде и закончил Институт политических наук. Он жил в доме... Разговаривал со мной, как с прислугой. Но нравился хозяину, потому что ночами играл с ним в карты. Вы умеете играть в пикет или белот? Скажу по-товарищески, вам нелегко придется. Они все время грызлись... Когда патрон проигрывает, он сатанеет... Они ссорились, как кошка с собакой, но на другой день опять были неразлучны...
Однажды господин Дьедонне, который любит удивлять людей и, несмотря на деревяшку, умеет тихо подкрасться, застал Класкена, когда тот рылся в его бумагах...
Вы бы видели эту картину! Я был в гараже, во дворе, и прибежал на крик, думал, что случилось несчастье. Они катались по полу и тузили друг друга. Патрон не очень-то крупный мужчина... Когда увидите его раздетым, то поймете... Злить его не советую... В общем, он взял верх над игроком в регби... Разбил ему челюсть и нос... Он был так зол, что побежал бы за ним на улицу, если бы я его не удержал... На другой день явился адвокат... Класкен решил подать в суд... Можете поверить, адвокат тоже нахлебался от старика... Третий, Макс де Ланнуа, был из благородных. Высокий и печальный молодой человек. Но он кричал по ночам и был сомнамбулой... Я лично отвез его на поезд. Дурачок плакал... Пошли, выпьем что-нибудь.
Дом, должно быть, оставался таким же, каким был при старой графине, то есть загроможденным старинной мебелью, бархатом, потускневшим шелком, с зачехленными стульями, хрупкими безделушками, маленькими столиками для работы и игры в карты, инкрустированными секретерами. Перед одним из каминов в будуаре лежал меховой мешочек с золотыми кисточками для согревания ног. Сквозь щели ставен пробивался слабый свет серого дня. Зажженное электричество освещало все это своим пыльным светом.
- Идите за мной... Вот моя комната.
Это была комната хозяев, с кроватью под балдахином и сиденьями эпохи Возрождения со скульптурными спинками. В зеркальном шкафу Арсен взял бутылку в рюмки.
- Это бургундское графини. Осталось несколько бутылок, а хозяин не пьет...
Жилет на кровати, фиолетовые туфли, на красноватом ковре-стоптанная обувь. На камине между канделябрами-пузырьки с лекарствами.
- За ваше здоровье!.. Вы заметили, я старался избавить вас от иллюзий. Мне ведь все равно - вы или кто другой. Советую, кстати, не доверять старухе Жуэтте...
- Этой прислуге?
- Вы разве не обратили внимания, что они на "ты"? Это его старая любовь, приятельница, как говорит хозяин. В Убанги, когда он начал богатеть, то посылал ей деньги, она так и не вышла замуж... Разумеется, не больно много... Но достаточно, чтобы прожить одинокой женщине. Случалось, что, наезжая во Францию, он даже не встречался с нею... Уж такой он... Когда же начались неприятности, на него спустили всех собак и он высадился с парохода в Бордо, чтобы защитить себя, Жуэтта ждала его на пристани. Вот и вся история... Только не думайте, что они с нежностью относятся друг к другу. Бывают дни, когда он грозит ее прогнать... Она спокойно отвечает ему той же монетой... Потребуется полк жандармов, чтобы выставить ее за дверь, и все равно она влезет в окно... За ваше... Давайте, давайте, надо допить бутылку...
Проходя по комнатам и гася свет, Арсен словно ненароком спросил:
- Сколько он вам положил?.. Можете не стесняться, я и так знаю.
Почему-то Моде почувствовал желание солгать.
- Тысячу франков.
- Значит, он меняется...
- Почему?
- Остальные получали по шестьсот - восемьсот... Но это касается вас одного... Только не пытайтесь утаивать марки или подавать фальшивые счета... Он все замечает... И считает каждый сантим...
- Благодарю вас,- сухо обронил Мишель. И тот пожал плечами.
Они вернулись вечером. Сидя рядом с шофером и не отрывая глаз от блеклых пучков фар, Мишель чувствовал, как замерзли его ноги и закоченели руки. Но голова была горячая, слишком даже - он опять дал себя напоить. Он был еще под впечатлением маленьких улочек Кана. Увиденные картинки танцевали перед его глазами-черные мостовые, блестящие от дождя тротуары, освещенные вдоль темных фасадов витрины, слабо подсвеченные шторы в окнах с силуэтами людей за ними да зонтики, кланяющиеся друг другу, чтобы не мешать пройти.
Белые остовы стен на минуту вырывались из темноты. В какой-то момент посреди дороги возникла корова. Когда они стали приближаться к морю, послышался пронзительный свисток маленького поезда, который они обогнали и который напоминал игрушечный, с маленькими головками людей за окнами и мужчинами на площадках.
Мишель наклонился, чтобы разглядеть Лину, которая должна была находиться там, но они проехали очень быстро, и он не узнал ее среди других людей. Миновав клубы паровозного дыма, которые ветер прибивал к земле, они выехали на дорогу к дюнам.
Тогда он опустил стекло, ощутив на губах соленый вкус, так восхитивший его утром и так быстро пропавший. Где-то далеко в морской темени колебался свет. Пальцы его сжались. Он оглядывался на меловые впадины дюн и испытывал странное чувство своего могущества, точнее сказать, какого-то желания. Ему казалось, что все это достанется ему, станет его собственностью.
Они миновали деревню, низкие домики по обе стороны дороги, похожие на лачуги. Неужели одно то, что он мчался в этой машине, способно было породить у него иллюзию своей силы?
Он вспомнил улицу в Валансьенне, одну из тех печальных улиц не то пригорода, не то города, едва освещенную витрину лавки, глухой звонок при входе, отца с седеющими волосами, вечно напуганного очередными платежами, мать, трагически переносившую рак желудка.
Сколько лет он ненавидел эту декорацию со всем тем мелочным и удушливым, что было ей присуще.
Ветер с моря проникал через дверцу и стегал по лицу. Ему захотелось петь и кричать, но он тут же вспомнил Лину, которую маленький поезд вскоре высадит в незнакомой деревне. У нее не было чемодана, лишь жалкий сверток в серой бумаге, полученной, вероятно, у хозяйки отеля.