Удаляясь, Лина и Мишель подумали об одном и том же:
- Может быть, он хочет воспользоваться их отсутствием, чтобы сбежать один?
Они не сделали и двух шагов, как, словно догадавшись, о чем они думают, Фершо позвал их и отдал Мишелю свой чемодан.
- Лучше вам явиться с багажом.
- Но...
Мишелю стало неловко. Ведь поступая таким образом, Фершо оказывался в их руках. Достаточно ли он знал их? От волнения у него навернулись слезы.
- Видишь, - сказал он Лине по дороге, - какой это человек! Уверен, когда ты узнаешь его, как я...
К его удивлению, она не стала возражать. Они долго бродили, читая объявления на окнах низких домов в многолюдном районе порта. Временами, чтобы навести справку, Мишель заходил в кабачки и всякий раз выпивал рюмку.
Их поиски, которым, казалось, не будет конца, все же закончились успешно, и вот теперь они лежали, ожидая наступления дня или прихода сна, в постели с неопределенным запахом - Лина утверждала, что пахнет вереском, которым набит матрас.
Уличный шум понемногу приобрел реальное значение - это был грохот пришедших в движение вагонов, лязганье буферов неподалеку от дома, гудки заводов, сзывавших рабочих. Начал работу и находившийся поблизости кран.
- Ты не спишь?
- Нет.
- Мы надолго здесь?
- Не знаю. Думаю, да.
- На что он надеется?
На это Моде тоже не мог ответить, хотя и начал смутно догадываться. Ему удавалось теперь лучше разбираться в реакциях необыкновенного человека, с которым он жил несколько недель и чьи действия и поступки сначала так раздражали его. Но Мишель не мог поделиться с Линой своими ощущениями - они были слишком сложными и смутными.
Скажем, он начал догадываться, что только тоской можно было объяснить то презрение, с которым Фершо относился к вещам и людям. Но это была другая тоска, отличная от той, которую мог бы испытывать он, Моде. Бесконечная, холодная тоска человека, много повидавшего, все понявшего, вернувшегося к истокам и оценившего, наконец, всю бесконечность человеческого одиночества. Эта тоска была бы одинаковой как в парижском дворце, так и в доме в дюнах или в старом аристократическом особняке на улице Шануанесс. Можно было догадаться, что Фершо уже испытал эту тоску на своей моторке, пока мотался на ней по рекам Убанги.
Все усилия, на которые только способен человек, он сделал. Дальше идти было некуда. Ему принадлежала обширная территория, где он был истинным хозяином. Можно было легко предположить, что именно ради того, чтобы отвлечься, он и начал эту назойливую и немного детскую борьбу с чиновником Аронделем.
Быть может, также - но это уж было крайней степенью вероятности - он даже нарочно, бросив вызов, скуки ради решил разрушить свою империю.
Разве не испытывал он облегчения, снова противопоставляя себя противнику, для чего ему пришлось отправиться во Францию, от которой он совсем отвык, где ему было не по себе и где пришлось снять в качестве убежища первый попавшийся дом в дюнах?
Бороться! Но не с тем, чтобы попасться в первый же капкан, как животное в лесу, ни для того, чтобы позволить запереть себя в четырех стенах тюрьмы или психушки!
Сознание опасности подстегивало его в такой степени, что, несмотря на припадок малярии, он сорвался с места и вот уже два дня мотался по дорогам, не выказывая никаких признаков усталости.
Спал ли он сейчас за стенкой?
Эти два дня и ночи, особенно ночи, сблизили их. Составной частью их новых отношений стала и Лина.
Они записались у вдовы Снек под именем супругов Манье. Точнее, никто не стал их записывать, потому что не протянул регистрационную книгу. Они просто назвали себя так, и их пустили на постой. Мишель объяснил, что отец его жены, господин Дентю, бывший моряк, страдал неврастенией и врач посоветовал ему подышать морским воздухом.
Дом не походил ни на таверну, ни на семейный пансион. Приземистый, с остроконечной крышей, он находился в конце набережной. Спустившись по ступеньке вниз, вы попадали в очень чистую комнату, похожую скорее на столовую, чем на помещение кабачка, с цветной клеенкой на круглом столе, портретом покойного Снека на стене и медалями, прикрепленными к рамке. Ибо господин Снек при жизни был хозяином буксира и участвовал с дюжину раз в спасательных операциях.
Стеклянная дверь отделяла эту комнату от кухни. Туда заходили очень похожие на буржуа моряки или боцманы. Это были уже немолодые люди, главным образом фламандцы и голландцы. Они не искали ссоры и не стремились напиться. Большей частью они приходили одни, садились на кухне и выпивали рюмочку, беседуя с занимавшейся хозяйством госпожой Снек.
Комнаты были маленькие, очень чистые. Их было три, третью занимал недавно назначенный лоцман, который ждал квартиру, чтобы перевезти жену и детей.
За окном стало светать. Потом через тучи пробилось несколько ярких, окрашенных в прекрасный оранжевый цвет лучей солнца. Мишель решил встать и подошел к белому, вычищенному песком столику, на котором стояли эмалированный таз и кувшин с ледяной водой.
Словно по сигналу, в соседней комнате Фершо поднялся тоже и стал расхаживать по ней.
Ни тот, ни другой еще понятия не имели, какая новая жизнь их ожидает. Знали только, что наступила передышка. Даже оживление в порту обладало каким-то успокаивающим действием. Атмосфера слащавой услужливости буквально обволакивала их в этом доме.
- Не принесешь ли ты мне кофе с бубликом, Мишель?
Он помылся, побрился, оделся, торопясь отправиться на разведку вниз, а затем на притягивавшую к себе набережную.
Выходя, он поцеловал жену в щеку и прошептал на ухо:
- Кто знает, может, мы когда-нибудь уплывем на одном из этих судов.
- Разве это пассажирские суда?
- Грузовые. Тем интереснее!
Почему бы одному из этих грузовых судов действительно не увезти их всех троих? Ведь отныне их судьбы были связаны. Размышляя о будущем, Мишель неизменно связывал его с Фершо.
Едва он ступил на навощенную темную лестницу, как рядом открылась дверь и сзади послышались прихрамывающие шаги Фершо.
Они встретились на кухне, куда вели ступени. Фершо не побрился, его короткая седая щетина уже казалась привычной. Куда более удивительным был его почти игривый голос: