Извинившись, они о чем-то тихо пошептались.
- Брат говорит, что вы личный секретарь господина Дьедонне. Значит, вам известно, кто такой господин Дьедонне?
- Дьедонне Фершо.
Они переглянулись. Мишель весь дрожал от нетерпения.
- К сожалению, в таком деликатном деле, когда стольким рискуешь... Было бы проще, чтобы господин Дьедонне сам явился повидаться с нами в любой удобный ему час, либо назначил встречу безразлично где одному из нас, либо, наконец, вручил вам лично написанное письмо.
Моде не уступил и весьма гордился этим. Он не произнес ни слова, которое бы дало возможность предположить, что Фершо не в Бельгии. В заключение он сказал:
- Почему бы вам не позвонить за указаниями к господину Эмилю?
Они так и сделали. Эмиль Фершо оказался в Париже, с ним в конце концов удалось связаться. Его разговор с Блестейном-старшим длился довольно долго. Младший, извинившись, удалился.
- Дела, сами понимаете...
- Подойдите, господин Моде... Господин Фершо хочет поговорить с вами лично...
- Алло!.. Это я с вами виделся в "Воробьиной стае"?.. Стало быть, я имею основания считать, что вы в курсе интересующего нас дела... Алло!.. Вы слушаете? Скажите брату, что мне стало известно из надежного источника, вы слышите? - надежного, что власти будут настаивать на высылке... Добавьте, пусть пеняет на самого себя, потому что его поступки возымели обратное действие. Я советую ему уехать в Латинскую Америку. Скажите, что я уже перевел туда значительные суммы... Он знает, куда... Час назад я беседовал с мэтром Обеном... Он того же мнения. Сегодняшние вечерние газеты пишут в еще более резких тонах, чем вчерашние... Алло!.. Вы поняли? Пожалуйста, повторите!..
Моде повторил и добавил:
- Я тоже собирался вам позвонить, так как у меня есть поручение к вам... Господин Дьедонне просил передать, что через три дня, что бы ни случилось, документы Меркатора будут опубликованы.
В личном особняке на авеню Ош послышались проклятья.
- Алло!.. Не вешайте трубку... Попросите брата, скажите ему: совершенно необходимо, чтобы он позвонил мне сам. В любое время дня и ночи. Документы никоим образом не должны быть опубликованы...
- Я думаю, господин Фершо не позвонит... В телефонной трубке стало потрескивать.
- Алло!.. Нас прервали? Вы слушаете? Скажите ему...
На этот раз их действительно прервали. Мишель посмотрел на Блестейна-старшего с неожиданной развязностью.
- Вот так... Благодарю вас...
- Где я могу вас найти, если получу новые указания? Я полагаю, вы можете назвать почту до востребования?
- Я не уполномочен...
Долгое время Моде терзали сомнения по поводу Фершо. Разумеется, документы, которые проходили через его руки, и услужливость дельцов и адвокатов подтверждали всю значительность личности Человека из Убанги. Но он еще никогда так явственно не ощутил это, видя, как им интересуются пресса, парламент, общественность. Даже замешанный теперь в этом деле Моде стал играть в нем свою роль.
На улице он отчего-то подумал, что за ним могут организовать слежку, и действительно скоро обратил внимание на прохожего, не отстававшего от него ни на шаг, испытав при этом новый прилив гордости. Войдя на площади Брукер в большую пивную, он заказал портвейна и потребовал, чтобы его соединили с Каном и Парижем.
Мэтр Морель, который должен был сообщить ему новости, совсем запутался в бесполезных повторах.
- Скажите знакомому вам человеку, что на другой день после его отъезда к нему явились гости. Они были весьма раздосадованы... Вернулись на другой день и обыскали весь дом, а затем отправились на виллу к морю. Что вы сказали?... Шофер? Я думал, он уехал с вами... Наутро его уже не было в доме... Старая дама?.. Да... Она все еще здесь. И в весьма дурном расположении духа, представьте себе... Эти господа долго беседовали с ней с глазу на глаз...
Вернувшийся после ухода Мишеля Арсен освободил старую Жуэтту и, поняв, что произошло, уехал в свою очередь. До того как отправиться к Эмилю Фершо, он, должно быть, позвонил ему, все рассказал и получил указания.
Теперь очередь за мэтром Обеном! Его не оказалось дома, был во Дворце правосудия. Мишель продиктовал секретарю поручение, заставив того дважды повторить текст. Следовало ли это делать после его разговора с господином Эмилем? Моде взял это на себя.
"Забрать у мэтра Кюртьюиса пакет "Б" и вручить особе, чье имя значится на конверте, с просьбой незамедлительно сделать все необходимое".
Стемнело. Было едва ли пять часов. Мишель мог без труда найти подходящий поезд, чтобы доехать до границы. Но как мог он пропустить возможность переночевать в Брюсселе? Потом как-нибудь все объяснит. Придумает историю. Скажем, не смог сразу встретиться с Блестейном, что тот назначил ему свидание только вечером...
Он совсем забыл о топтуне. Понимая, что делает глупость, но не будучи в силах устоять перед искушением, он устремился в магазин готового платья.
Если серый костюм окажется не по росту, значит не судьба.
За него все должна была решать судьба. Судьба же решила, что костюм оказался ему впору, следовало только на сантиметр перешить три пуговицы, что и было сделано, пока он рассчитывался в кассе.
Он вышел в новом костюме, дав свой адрес в "Паласе" для пересылки туда пакета со старым.
Ему нужна была женщина, и он стал искать на улицах, в кафе, барах. Но все они выглядели очень вульгарными. Представившийся случай был столь редким, что хотелось избежать разочарования.
Он поужинал в пивной, выпил целую бутылку вина и, наконец, вошел в "Мэрри Грилль". Когда он проходил мимо, до него донеслась оттуда приглушенная музыка.
Теперь он жил своей жизнью. Став в некотором роде Фершо, он чувствовал себя более значительным человеком, ибо тот не умел жить, не был способен на такой скачок, какой сделал Мишель, на этот новый ритм жизни, на обостренное понимание обстановки, в которой теперь находился.
Опьянение не беспокоило его, напротив, оно возвышало его в собственных глазах. Ему казалось, что наконец-то представилась возможность жить так, как ему хотелось. Музыка игралась для него одного, и он испытывал снисходительную жалость к беднякам в смокингах, которые стучали по клавишам рояля, терзали струны скрипок, дули в саксофоны. Один из них изображал шута, чтобы повеселить галерку, хотя это был на вид мужчина лет сорока, с обручальным кольцом на пальце и, вероятно, отец семейства.