- Уверяю тебя, Мишель, ты неверно судишь о нем!
Теперь она его защищала! Стараясь приобщить к культу Фершо! Ну, не смешно ли это? Она, которая до знакомства с ним говорила только гадости! Она, которая всячески старалась охладить его пыл, низводя колосса до размеров карлика, когда он рассказывал о своем патроне!
А теперь, когда они были вместе все трое... Естественно, что это могло сойти за вежливость, за учтивость. Но Фершо не был ни вежлив, ни учтив... То, что он за столом подавал Лине первой еду, еще могло как-то сойти... Но почему он обращался только к ней, когда
говорил? Почему, когда Мишелю случалось пускаться в долгие рассуждения, Фершо и Лина обменивались многозначительными взглядами, подтверждавшими, что оба они судят о нем одинаково?
В течение двух дней парижские газеты много писали о Человеке из Убанги. Публиковались огромные статьи о нем, его прошлом, его жизни, делах. Воспроизводились фотографии его моторки и хижин, в которых - как писалось - повсюду у него были туземные женщины и дети.
Некоторые газеты яростно нападали на него:
"Финансовый скандал" "У мелких вкладчиков похищено 600 миллионов".
Фершо разыскивали. Вся полиция была поднята на ноги. Его фотография появилась во всех провинциальных листках.
"Увлечет ли Дьедонне Фершо в своем падении высокопоставленных деятелей?"
Личность Фершо, о котором накануне никто ничего не знал, в глазах широкой массы людей все увеличивалась в размерах. Она была окружена легендами. Один еженедельник рассказывал подробно, как Эмиль отрезал ему ногу в чаще лесов.
Почему Моде испытывал при этом такую досаду? Прежде из кожи лез, чтобы представить Лине Фершо как личность исключительную. А теперь десять, двадцать раз на дню всячески старался его принизить словами и ухмылками. Он приходил в еще большую ярость, когда, оставаясь один, случалось, думал:
"Я так сержусь, потому что обокрал его!"
В это утро он был на пределе, предчувствуя, что назревает взрыв. Он мог, конечно, его избежать, удержаться. Для чего достаточно было выйти, отправиться за газетами на вокзал - он делал это каждое утро. Тогда ему удастся справиться с собой после дурно проведенной ночи и слишком обильного ужина.
Даже это! Даже еда! Фершо, который не был гурманом, неизменно, однако, перехватывал у него лучший кусок.
Ну, не было ли все это смешным? Разве весь мир не смешон? Разве не смешно, что такой человек, как Фершо, с утра до вечера играет в белот, да с таким увлечением, будто от терца или взлетного каре зависит его судьба?
- Говорю тебе, он использует нас, и как только мы не будем ему больше нужны, бросит.
- Во-первых, он не собирается уезжать. Потом, он сказал мне, что если это станет необходимым, то заберет нас с собой.
- Черт побери! Он знает, как я мечтаю путешествовать, и что перспектива стать пассажиром одного из этих судов... Кстати! Посмотри!.. Он жмет руку капитану... Они договорились... Интересно бы знать, когда это судно снимается с якоря?.. Пойду потом разузнать... Если он только отпустит меня!..
- Не горячись...
- Значит, тебе льстит, что старик ухлестывает за тобой? Тебе не хватало, чтобы кто-то ухаживал за тобой?
Она расхохоталась, обнажив прекрасные зубы.
- Ну и глупый же ты, мой маленький Мишель! Я люблю тебя, но ты подчас бываешь таким глупым!
Почему ее взгляд на минуту задержался на его новом костюме? Он покраснел. А надо было избежать этого любой ценой. Он еще не разучился краснеть, как мальчишка, изобличенный в проступке. Лина часто потешалась над ним. Он повернулся к ней спиной.
Накануне она ему не поверила. Он предвидел это, но, как обычно, сознавая опасность, зная, что одно слово или жест повлекут за собой тягостные объяснения, уже был не способен остановиться.
Новый костюм находился в камере хранения... Не удержавшись, он забрал его, когда отправился на вокзал за газетами... И отнес в комнату, чтобы спрятать обертку... А затем уже сообщил, что родители прислали ему костюм. Позднее он надел его.
- Ты получил от них письмо?
- Пока нет... Скоро придет... В последний раз я написал, что плохо одет...
Все это было непохоже на родителей Моде! Но Лина промолчала. В тот день она несколько раз искоса, даже с некоторым беспокойством поглядывала на мужа, и вечером, погасив свет, тихо спросила:
- Ты уверен, что это от родителей?
- А от кого еще? Не стащил же я его!
Как все это было мелочно и убого! Он так хотел стать необыкновенным человеком и, как на грех, все время попадал в подобные истории, с каким-то мазохизмом погружаясь в необъяснимые и мелкие сложности.
- Ты готов? Пошли вниз?
Предчувствуя, что день начинается скверно, она подошла к нему и еще нежнее и ласковее, чем обычно, поцеловала.
- Послушай, мой маленький Мишель... Будь, пожалуйста, благоразумен... Тебе выпал невероятный шанс, ты сам мне так сказал... Сейчас весь мир восстал против этого человека. Поверь, что он очень тепло к тебе относится. Ты даже не догадываешься, насколько... Это правда. Я даже сначала ревновала... Когда он смотрит на тебя...
- Он смотрит с иронией, как на сопливого мальчишку!
- Нет, Мишель! Совсем не так. Скорее, ты ему напоминаешь дорогого ему человека. Скажу больше, ты ему напоминаешь его самого, его молодость, того подростка, каким он сам был когда-то. Иногда он вздрагивает от твоего жеста, брошенного слова. И кажется удивленным, обеспокоенным.
- Поэтому он мне и платит восемьсот франков в месяц!
- В твоем возрасте он, вероятно, и их не имел.
- Ничего себе, причина! Он жаден, как блоха, а ты оправдываешь его за то, что он оставляет нас без карманных денег?
- У каждого свои недостатки. Должна же быть у него какая-то слабость?
- Он выбрал самую гадкую.
- Если ты будешь продолжать в таком же духе - я ведь тебя знаю, - ты не удержишься как-нибудь и натворишь глупостей. Пожалуйста, Мишель. Сделай это ради меня.
Он с горечью улыбнулся ей и последовал в столовую, где только что за стол уселся Фершо, которому госпожа Снек принесла яичницу с салом и кофе с молоком. Как Лина говорила о нем! Разве она посмела бы это сделать две недели назад?