- Мне одно непонятно... Наверное, полиция побывала у нас дома. Только у моих родителей да у тетки, живущей в провинции, имеется такая фотография...
Он даже воодушевился. Он становился, в свою очередь, важной персоной.
"...Полиция проявляет прежнюю сдержанность, но нам стало известно, что она напала на серьезный след, и скоро Дьедонне Фершо и его секретарь будут обнаружены".
Неужто Фершо стал нервничать из-за такого вот короткого сообщения? Может быть, из-за другой информации?
"ТОЛПА ОСАЖДАЕТ ФИЛИАЛ "КОКОЛУ" НА БУЛЬВАРЕ ОСМАНА".
"Вчера, во второй половине дня, напротив филиала "Коколу", колониальной компании, которой заправляли братья Фершо, состоялась демонстрация, на которую собралось так много людей, что власти были вынуждены пустить в ход мобильную гвардию. Мелкие вкладчики и акционеры натолкнулись там на запертые двери. В пятом часу вечера толпа забросала стекла камнями, и с этого момента имели место такие акты насилия, что..."
- Что вы намерены предпринять?
Мишель спокойно смотрел на него. Он его судил. Он ожидал от человека, с которым связал свою судьбу, какого-то решения.
- Не знаю. "Арно" снялся утром с якоря.
Эмиль Фершо умер три дня назад, а его брат ни разу о нем не заикнулся. Сначала Мишель думал, что Фершо отказывается покинуть Францию из чувства оскорбленной гордости. В его упорстве, желании любой ценой продолжать борьбу, скрываясь в этом дюнкерковском домишке и нанося все новые удары, заставлявшие дрожать врагов, было что-то великое.
Теперь же Моде увидел своего патрона в ином свете. Фершо испытывал страх! Вот отчего он жил в доме госпожи Снек под видом добродушного и безобидного пенсионера. Кого боялся Фершо? Он не знал. Предположения его казались весьма смутными. Разве можно было, говоря о Человеке из Убанги, утверждать, что он боялся авантюры? Но так или иначе, все было похоже на это. Может быть, он боялся одиночества?
Фершо цеплялся за внешне абсурдные вещи, за игру в белот, за ставшее ему привычным окружение, за печку, которую он топил целый день, помешивая уголь.
Но главным образом он цеплялся за Мишеля.
Этот человек никогда не испытывал потребности быть любимым. Напротив, он делал все, чтобы вызвать к себе ненависть, которую склонен был считать данью уважения рабов к хозяину.
Но теперь он сталкивался с другим видом ненависти к себе, которая все возрастала, подогреваемая газетными статьями. Их тон изменился. Сначала они раздували дело, как сенсацию, чтобы привлечь читателей. Теперь уже в ярости был народ. Это доказывала демонстрация на бульваре Османа. Самоубийство Эмиля Фершо не успокоило, но еще более взвинтило общество. Один из двух был мертв - им нужна была голова второго! Нападкам подвергалась полиция. Со всех сторон поступали доносы. Сообщалось о каких-то беднягах, имевших несчастье смутно походить на Дьедонне Фершо или чье поведение удивляло соседей.
Может быть, он опасался именно этого? К шести вечера, когда оба они решили спуститься к ужину - госпожа Снек подавала его очень рано, ничего еще не предвещало волнений предстоящей ночи.
Как обычно, перед тем как сесть за стол, Мишель опустил штору из сурового полотна. Фершо сидел спиной к стеклянной двери. Войти в это заведение, ничем не отличавшееся от других и расположенное в конце набережной, старая Жуэтта могла только по чистой случайности.
Что касается опубликованного портрета Мишеля, он так мало был похож на него, что не представлял серьезной опасности. Было решено, чтобы не волновать лишний раз Лину, не показывать его. Но она все равно с каким-то беспокойством посматривала на обоих мужчин.
Им подали омлет. Когда они заканчивали его, в открывшуюся дверь вошел коренастый и коротконогий моряк, какие сюда часто заходили, и, сняв фуражку, прошел на кухню. Бывал ли он тут прежде? Или принадлежал к числу завсегдатаев? Между двумя комнатами находилось слуховое окно, и в какой-то момент Моде показалось, что за ними наблюдают. Его подозрительность усилилась еще больше, когда он услышал, что на кухне говорят по-фламандски. Протестуя, госпожа Снек твердила:
- Этого не может быть!
А тот явно настаивал. Мишель почувствовал себя еще более не в своей тарелке, когда женщина принесла им сыра и как-то по-новому взглянула на всех троих. Фершо это заметил тоже. Но не пошевелился, когда моряк проходил за его спиной и взглянул на него в зеркало, висевшее над камином под портретом с медалями. Обычно после окончания еды они все трое шли наверх. Теперь же Фершо сказал Мишелю:
- Выйдем на минуту.
Увидев, что они надевают пальто, госпожа Снек выпорхнула из кухни.
- Вы собираетесь на улицу в такую погоду? Молодой человек - куда ни шло. Но вы ведь себя так плохо чувствуете...
Ничего не понимая, Лина не знала, одеваться ли ей тоже. В тот самый момент, когда он уже нажал на ручку двери, Фершо спохватился и поднялся к себе.
- Что происходит? - спросила тихо Лина.
- Ничего. Помолчи.
- Я с вами?
Фершо уже спускался с кожаным портфелем в руке. Лина вопросительно смотрела на мужа, готовая тоже надеть пальто.
В этот момент Мишель особенно четко понял, какое значение имеет каждый поступок, каждый их жест. Он едва не сказал:
- Пошли!
Но его ждал Фершо, и он только прошептал:
- Мы сейчас вернемся!
Ему хотелось ее поцеловать. Ей было страшно. Жалела, что не готова. Но было поздно - они ушли, дверь захлопнулась, и госпожа Снек буквально набросилась на нее с длинной речью по поводу неосмотрительности стариков, по поводу мании Фершо уходить из дому в самое непредвиденное время, скажем, в пять часов утра, когда она еще не встала.
Она сказала:
- Иногда мне кажется, что он что-то скрывает!
У Лины открылись глаза. Она тоже почуяла опасность, от которой сбегали, лучше нее оценив обстановку, мужчины.
- Я пойду им сказать, чтобы они вернулись.
- В такой темноте вы их вряд ли найдете.
Но она сняла с вешалки пальто, набросила на плечи, пренебрегая шляпкой, и вступила в темноту, встретившую ее потоками холодной воды. Она бросилась к газовым фонарям, раскачивавшимся вдали, вздрагивая всякий раз, когда ей казалось, что видит две знакомые фигуры.