Я не поверила ему, решила, что он меня обманывает, проверяет меня. Он действительно проверял меня. Но не так, как я думала. Он хотел, чтобы я поняла его. Он хотел, чтобы я приняла его таким, каков он есть. Но к тому времени, когда я это поняла, было уже поздно. Он ушел в себя. — Она дотронулась тонкими пальцами до своего скорбного рта.
— Когда это было?
— Этой весной. По-моему, в марте.
— А после этого вы встречались с Джоном?
— Всего несколько раз. Но хорошего ничего не было. Думаю, он пожалел, что рассказал мне о себе. Я даже знаю это. В то воскресенье в Питте наши отношения прекратились. Сначала мы стали избегать разговоров об этом и о многом другом. А потом вообще не могли ни о чем разговаривать. Наша последняя встреча была унизительной и для него, и для меня. Он просил меня никому не рассказывать о его происхождении, если кто-либо меня когда-нибудь спросит об этом.
— А кто должен был вас спрашивать? Кого он имел в виду? Полицию?
— Иммиграционные власти. Он, кажется, приехал в США незаконно. И это совпадает с тем, что рассказала мне потом его мать. Он убежал с одним из ее постояльцев, когда ему было шестнадцать лет, и, по всей вероятности, пересек границу США.
— А она назвала вам имя постояльца?
— Нет. Я вообще была поражена, что она мне так много о нем рассказала. Вы ведь знаете, как ведут себя бедные люди. Они очень подозрительны. Но я дала ей немного денег, и она разговорилась. — Тон ее голоса был презрительным. Возможно, она сама поняла это. — Знаю... я как раз тот человек, каким меня считает Джон. Я сноб и люблю деньги. Ладно. Я все поняла. Я бродила по трущобам Питта в это жаркое лето, как сучка, у которой течка. И все напрасно. Я могла бы оставаться дома. Его мать не видела его уже пять лет. Она и не надеялась его увидеть когда-либо. И я поняла, что окончательно его потеряла.
— Потерять его было нетрудно, — сказал я. — Да он и небольшая потеря.
Она посмотрела на меня, как на врага.
— Вы его не знаете. Джон в глубине души прекрасный человек, тонкий и глубокий. Это я виновата, что мы расстались. Если бы я могла понять его в то воскресенье, сказать ему те слова, которых он ждал, обнять его, он не встал бы на преступный путь. Это я одна во всем виновата, это я никуда не гожусь.
Она скорчила рожицу, как обезьянка, растрепала волосы, стараясь выглядеть как можно страшнее.
— Я ведьма.
— Успокойтесь.
Она смотрела на меня недоверчиво, держась одной рукой за висок.
— Как вы думаете, с кем вы разговариваете?
— С Адой Рейчлер. Вы стоите пятерых таких, как он.
— Нет, я никуда не гожусь. Я его предала. Никто не может меня полюбить. Никто.
— Сказал вам, успокойтесь! — Я очень разозлился.
— Не смейте со мной так разговаривать! Не смейте!
Ее глаза блестели мрачным блеском, как ртуть. Она побежала в конец сада, опустилась на колени у клумбы и спрятала лицо в цветах.
Спина девушки была изящной и прекрасной. Я подождал, пока она успокоится, и поднял ее. Она повернулась ко мне лицом.
Последние лучи света погасли на цветах и на озере. Наступила теплая и влажная ночь. Трава тоже стала влажной.
Глава 26
Город Питт был погружен в темноту. Исключение составляли редкие фонари на улицах, а также слабый свет, излучаемый звездами, которых было на небе очень много. Проезжая по улице, которую назвала мне Ада Рейчлер, я мог видеть реку, текущую между домами. Когда вышел из машины, я почувствовал ее запах. Громко пел хор лягушек, нарушая тишину летней ночи.
В окне на втором этаже красного кирпичного дома горел слабый свет. Пол на веранде заскрипел под моей тяжестью. Я постучал. Рядом с дверью в окне была выставлена табличка «Сдаются комнаты».
Над моей головой зажегся свет, и бабочки сразу же потянулись к нему, кружась, как снежинки. Из двери выглянул старик, склонив седую голову.
— Что вам угодно? — спросил он хриплым голосом.
— Я хотел бы поговорить с миссис Фредерикс, хозяйкой.
— Я мистер Фредерикс. Если вы хотите снять комнату, могу вам ее сдать.
— А вы сдаете на одну ночь?
— Конечно. Могу сдать прекрасную комнату, выходящую на улицу. Это будет вам стоить... Сейчас скажу. — Он погладил свой подбородок и засопел. Его голубые хитрые глаза изучали меня. — Два доллара?
— Сначала я хотел бы посмотреть комнату.
— Пожалуйста. Но постарайтесь не шуметь. Старушка, миссис Фредерикс, спит.
Сам он тоже, видимо, собирался спать. Рубаха его была расстегнута, и я мог пересчитать все ребра. Его широкие яркие подтяжки были спущены. Я пошел за ним по лестнице. Он старался подниматься очень тихо. На площадке приложил палец к губам. Из-за света, горящего в холле внизу, тень от его сгорбленной фигуры на стене напоминала орла.
Из глубины дома послышался женский голос:
— Куда это ты крадешься?
— Я не хотел беспокоить жильцов, — ответил он своим хриплым шепотом.
— Жильцы еще не вернулись домой, и ты это знаешь. Ты не один?
— Только я и моя тень.
Он улыбнулся мне, показав свои желтые зубы, надеясь, что я разделю с ним его шутку.
— Тогда иди спать, — позвала она.
— Сейчас приду.
Он на цыпочках пошел по коридору и позвал меня за собой. Мы вошли в дверь, и он тихонько закрыл ее. Какое-то время мы находились одни в темноте, как заговорщики, я даже слышал его взволнованное дыхание.
Старик зажег свет, потянув за веревочку у лампы, висевшей на потолке. Лампа закачалась на шнуре, отбрасывая тень до самого потолка и то освещая, то оставляя в темноте содержимое комнаты. В ней стоял письменный стол, столик с чашкой и кувшином для умывания и кровать с продавленным матрасом. Мебель напомнила мне мебель в комнате Джона Брауна в Луна-Бэй.
Джон Браун? Джон Никто.
Я посмотрел на лицо старика. Трудно было себе представить, что гены этого человека могли произвести на свет Джона. Если Фредерикс и был когда-то красивым мужчиной, то время унесло всю красоту. Его лицо стало пятнистой кожей, натянутой на кости и держащейся на них благодаря черным шляпкам гвоздей — его глазам.
— Ну как комната, годится? — спросил он смущенно.
Я посмотрел на обои в цветочек. Выцветшие вьюнки ползли по стенам вверх к потолку с пятнами от бесконечных протеков. Я подумал, что не смогу спать в комнате с вьюнками, которые всю ночь будут ползти к потолку.
— Если вы боитесь клопов, — сказал он, — не беспокойтесь. Этой весной мы делали дезинфекцию.
— О! Прекрасно!
— Сейчас я немного проветрю помещение. — Он открыл окно и вернулся ко мне. — Заплатите мне заранее, и я возьму с вас всего полтора доллара.
Я не собирался проводить здесь ночь, но решил заплатить ему. Достал бумажник и вытащил две долларовых бумажки. Когда он их брал, руки его дрожали:
— У меня нет сдачи.
— Сдачи не нужно. Мистер Фредерикс, у вас есть сын?
Он подозрительно посмотрел на меня.
— Ну и что из этого?
— Мальчик по имени Теодор.
— Он никакой не мальчик. Сейчас уже взрослый мужчина.
— Как давно вы его не видели?
— Не знаю. Года четыре или пять. А может быть, и дольше. Он убежал от нас, когда ему было шестнадцать. Нехорошо так говорить о своем родном сыне, но я скажу — скатертью дорога.
— Почему вы так говорите?
— Потому что это правда. Вы знакомы с Тео?
— Немного.
— У него опять неприятности? Поэтому вы и явились сюда?
Я не успел ему ответить. Дверь в комнату распахнулась. Невысокая полная женщина в байковой ночной рубашке проскользнула мимо меня и направилась к Фредериксу: