— Значит, вы хотите сказать, что генерал Раевский состоял с фельдмаршалом Кутузовым в антигосударственном заговоре? — подвёл я итог. — Заговоре более страшном, чем заговор декабристов?
— Отнюдь, — возразил Евгений Петрович, — тем более что заговора декабристов просто не было. Это был вынужденный военный мятеж. Поэтому-то Раевский так резко и осудил этих необычайно близоруких людей. Но я допускаю, что, будучи действительно одним из умнейших и талантливейших и порядочнейших людей России, Николай Николаевич Раевский-старший разделял взгляды и тактику Кутузова. О многом догадывался. Иначе он не поддержал бы фельдмаршала в Филях. Ведь объективных поводов сдавать Москву действительно не было.
Евгений Петрович аккуратно притормозил, и машина остановилась. Я глянул в окно и удивлённо обнаружил, что машина стоит напротив знакомого мне дома. В окнах было темно. Косуля стояла посреди двора и с удивлением смотрела на новенькую «Волгу».
— Откуда знаете, что мне сюда необходимо? — с удивлением спросил я.
— Мы всё знаем, — улыбнулся Евгений Петрович и добавил: — Не знаю. Мне почему-то кажется, что именно сюда вы едете. Рад был быть вам полезным. До следующего нашего застолья.
— Может быть, зайдёте вместе со мной? — предложил я.
— Нет. Без приглашения приезжать в гости не в моих правилах.
— Очень интересные люди, — сказал я, — и очень простые.
— Тем более, — сказал Евгений Петрович, — к хорошим людям без приглашения не являются.
Он мягко нажал какой-то рычаг, и дверца с моей стороны автоматически отворилась.
— По приглашению я в любое время приеду, — сказал Евгений Петрович, — доверяя вашей рекомендации. Может быть, и они к нам пожалуют?
— Может быть, — сказал я, — приглашение будет передано. Тем более что хозяин сам хотел приехать, да не получилось. Вот эта козочка внезапно сбежала, пришлось её искать.
Я вышел из машины, захлопнул дверцу и поклонился.
«Волга» мягко развернулась и неторопливо ушла в ночь, поблескивающую мелкими снежинками. В окнах дома вспыхнул свет, раскрылась дверь, на крыльце появился Олег.
ЗВЁЗДЫ ПРЕДГОРИЙ КАВКАЗА
1
— Николай Николаевич-старший да и младший, сын его — тоже Николай Николаевич и тоже генерал, оба думали по поводу обучения дураков одинаково, — сказал Олег, выслушав моё сообщение о дорожной беседе с Евгением Петровичем, о его странной теории относительно поведения Кутузова вообще и при нашествии французов на Россию в частности.
Он даже чуть было не расхохотался, стоя посреди комнаты при свете трёх горящих свечей. Но потом он посерьёзнел и долго молча ходил по комнате. Потом остановился и сказал, не глядя ни на меня, ни в сторону Наташи:
— Впрочем, надо заметить, что самые дикие, самые оригинальные и самые кощунственные теории появлялись на свет из голов либо дураков, либо душевнобольных, поскольку последние столетия, расширяя круг людей с якобы высоким образованием, вводят в круг интеллектуального общения человечества всё больше и больше именно дураков, которые выдвигают всё больше диких философских и особенно социальных теорий. Именно так думал Николай Николаевич. Правда, он ещё добавлял, что мозг сильный, по какой-либо внешней причине лишённый возможности полноценно трудиться, рождает на свет, как правило, несусветную чушь, которая производит на первых порах и на необразованные массы ошеломляющее впечатление. Именно внешне вроде бы образованные дураки — это могут быть и академики — с лёгкостью подхватывают такие плоды болезненного псевдомышления и к ужасу всего человечества приводят эти теории в действие. Такова теория психоанализа Фрейда, правда, он был совершенно больной человек. Таковы многие энциклопедисты, даже знаменитый Вольтер, который смотрел на мир в зеркало с перевёрнутым изображением. Таков был явный шизофреник Ленин, который метался на грани признаков умственной деятельности и отсутствия оной. А ярко выраженные дураки, но более или менее чему-то обученные, выдумывали чушь для дураков, да такую, что она именно дураками и овладевала в массовых масштабах. Три величайших дурака двадцатого века: Сталин, Гитлер, Мао Цзедун. Я говорю о дураках, которых воспринимали всерьёз. Я не говорю о дураках, которых всерьёз и воспринимать-то нельзя. Это наши любимые Никита Сергеевич, Фидель Кастро и теперешний наш любимый бровеносец. Эти дураки даже не скрывают своей дурости, они кичатся ею. Николай Николаевич считал, что обучение они осваивали только для того, чтобы использовать положительные знания, недоступные им, в обратном смысле.
— Ты думаешь, этот человек больной? — сказал я.
— Ничуть, — успокоил меня Олег, — нет, нет и нет. Наоборот. Это абсолютно здоровое животное. Животное, которое видит, что в мире что-то происходит, и пытается понять — что именно. Интеллекта для этого у него не хватает. Но его учили думать, не просто размышлять. Его учили в школе, в институте, в каком-нибудь, может быть, специальном заведении, в которых особенно сильных животных человеческой породы обучают формальным приёмам деятельности разума, каким, как правило, можно обучить даже машину. И вот эти своего рода инопланетяне начинают пользоваться своим умом и своими знаниями на чисто биологическом уровне, имея целью собственное выживание для одной только цели командовать, править другими, подминать их в целях подавления.
— Какого подавления? — насторожился я.
— Подавления, — ответил Олег, — подавления личности, которую они понять не в силах, так как она личность, а они просто особи. Этот процесс идёт с момента появления человека. Каин потому и убил Авеля. Но в последние века, так считал Николай Николаевич-старший, этот процесс уже принимает всенародный, открытый характер. Раньше этих действий и побуждений стеснялись, прятали их за своеобразные философствования. А теперь — открыто. Ну как, например, избегали раньше насиловать женщин прямо на улице, а в последние века это становится своего рода доблестью, как и убийство одного человека другим. Или совокупления принародно.
— Далеко ходить за примером незачем, — поддержал я, — взять хотя бы Бородинское сражение. За двенадцать часов с двух сторон на глазах всего мира самым зверским образом убито было сто тысяч людей. И с той и с другой стороны до сих пор этим гордятся невообразимо.
— Хотя всего этого можно было избежать задолго до начала войны. Да и война-то сама не была суровой необходимостью, — согласился Олег, — жаль, что он, твой извозчик и дюжий избавитель, не зашёл сюда. Я бы на него посмотрел. Хотя я таких уже видывал.
— А зачем он тебе нужен? — удивился я.
— Я думаю, это социально любопытный тип, что-то вроде функционера мозгового центра особого типа. Их пока что у нас мало. Посмотреть же на него любопытно. И ценно даже взглянуть на него: скоро такие типы начнут размножаться и у нас, в нашей беспринципной и безответственной обстановке со скоростью вшей.
— И что это для тебя значит? — спросил я.
— Для меня это значит то же самое, что значило бы и для моего великого предка. Ведь этот процесс саморазрушения России изнутри ещё тогда начался. Именно эта воинствующая хапающая и жирующая посредственность использовала трагедию войны с Наполеоном, в которой она оказалась беспомощной. Победил народ и такие, как мой предок. Их и выкинули из исторического процесса сразу же после взятия Парижа. Наиболее горячих толкнули к Пестелям и расправились, а особо опытных и мудрых просто убрали из общественной жизни или сделали так, что они, видя, что творится, сами ушли. Ведь Николаю Николаевичу Александр Первый предлагал титул графа, но тот отклонил его. Победитель Наполеона видел, что сам Наполеон, и Москва, и всё население Российской империи на вершинах петербургской власти никого не интересуют. Всех там интересовала только власть как таковая. Стало ясно, что корсиканец за границами России уже никакой опасности не представляет и там, за этими границами, войну вести можно сколько угодно жизнями великолепных русских солдат и офицеров, которые научились бить французов.