Ещё мальчиком Николино (так его звали дома) был вместе с отцом в знаменитом деле под Салтановкой; когда попятились под французской картечью солдаты, вместе с отцом и старшим братом он бросился на противника под боевым знаменем, подхваченным Николаем Раевским-старшим. В тринадцать лет он стал подпоручиком, а в четырнадцать уже ветераном Отечественной войны. Сражавшийся под Смоленском, дошедший с боями до Парижа, он получил назначение в лейб-гвардии гусарский полк, квартировавший в Царском Селе.
Именно там он и познакомился с Пушкиным. И в послелицейские времена дружба с поэтом продолжалась. Именно Николай нашёл Пушкина горящим в лихорадке после купания в Днепре, придя к нему с отцом и от имени отца пригласив друга в путешествие на Северный Кавказ.
Прежде чем уничтожить одну свою поэму, показавшуюся Пушкину неудачной, он послал рукопись Николаю Раевскому-младшему, который, напротив, одобрил её. Раевский Николай-младший выступал даже порою в роли предсказателя судьбы поэтической своего друга, как и младшая сестра его впоследствии, «...вам будет суждено проложить дорогу к национальному театру, — писал он. — Вы вдохнёте жизнь в наш шестистопный стих... Вы окончательно утвердите у нас тот простой и естественный язык, который наша публика ещё плохо понимает... Вы окончательно сведёте поэзию с ходуль». Пушкин посвятил своему другу поэму «Кавказский пленник», блестящее стихотворение «Андре Шенье».
Позднее поэт встретился с Раевским уже на Кавказе, когда под его началом служили некоторые декабристы, там он не расставался со своим другом. Потом пришло время опалы. Позднее он начальствовал Черноморской береговой линией, когда поэт уже погиб. В 1839 году младший Раевский получил генерал-лейтенанта, женился на фрейлине Анне Михайловне Бороздиной, вышел в отставку и жил в селе Воронежской губернии. Сына своего назвал он тоже Николаем и умер, когда тому не исполнилось и четырёх лет».
Олег смолк и долго стоял, глядя с высоты на Москву, которая всё разгоралась и разгоралась огнями своими. Вдали видны были даже красные звёзды вокруг Кремля. Правда, отсюда они казались крошечными.
— Чайку? — спросил я.
— Надо бы чайку выпить, — сказал Олег.
Я согрел чайник, и мы на кухне выпили цейлонского чая, который в Москве для обыкновенного нечиновного и некриминального жителя достать было почти невозможно.
Олег выпил чаю, даже не обратив особого внимания на его тропическое происхождение.
— Ну что же, — сказал он, поднимаясь из-за моего шаткого современного столика на тонких ножках и направляясь в гостиную.
4
— Ну что ж, — сказал он в гостиной, становясь лицом к моему широкому окну, — вернёмся к прошлому. «К средине первого десятилетия прошлого века на Европейском континенте сложилась ситуация, в которой явно просматривалась гегемония Франции. Неуклонно и мощно вздымавшаяся к переходу в состояние империи, эта страна сбросила с себя путы разбалованной лизоблюдной и бездеятельной аристократии, которая пришла к пределу самовырождения. Пришли молодые хамоватые, но хорошо знающие жизнь, по-новому научившиеся зазывать народ туда же, куда его уже не могли зазывать потерявшие волю к власти аристократы. Аристократам поотрубали головы. Потом поотрубали головы друг другу и над всеми вознёсся молодой авантюрист, наделённый недюжинными талантами убийцы, игрока и проходимца, не теряющегося ни при каких обстоятельствах. Это был молодой циник, прорвавшийся к власти над Францией, чужеземец, представитель народности, французов ненавидевшей и потому к ним безжалостной. Он рассматривал французский народ так, как позднейшие авантюристы и циники в России будут относиться к русским, понимая их как людской материал. Такие люди опасны всегда. И генерал-майор в отставке Раевский, неплохо зная историю, имея острое внутреннее сознание ответственности за страну, понимал, что для России грядут тяжёлые времена.
Он видел, что есть лишь три державы, которые могут оказать Наполеону серьёзное сопротивление. Это — Англия, Австрия и Россия. Но Англия от Наполеона отгорожена морем, которое без мощного флота преодолеть невозможно. Более того: совсем недавно у мыса Трафальгар английским адмиралом Горацио Нельсоном были потоплены все морские надежды Наполеона. Во многих отношениях Нельсон походил на Кутузова. Но жил он и действовал совсем в других условиях. Он родился в обществе, где от природы не презирали талантливого человека. Ему не грозила судьба гениального Ушакова, который после своих побед во имя России был назначен Александром Первым на второразрядную должность, как Суворов после побед своих громких отправлен был Павлом Первым в изгнание. Раевский знал, что маршалам Наполеона не было нужды прикидываться при дворе шутами, как это делал Суворов на паркетах императрицы, не было им необходимости низменно лукавствовать при троне, как этому научился некогда блестящий офицер и генерал Кутузов.
Пришло известие, как гром всех поразившее, из Австрии, там позорному разгрому подверг свои войска именно Кутузов, из лизоблюдных соображений честно не ответивший на вопрос императора, удачно ли расположены войска. Именно Кутузов сдал французам Вену ещё до Аустерлица и отдал Европу в руки Бонапарта, который сейчас готовился к войне с Россией. Воевать Наполеону в Европе было больше не с кем, а он был из тех людей, которые не проливать кровь не в состоянии, в кровопролитиях был смысл его жизни. Великий полководец поднимался на великого самодержца. Самодержца! Раевский хорошо видел и знал, что никто из коронованных русской империей особ, за исключением, пожалуй, Петра Первого, на самом деле самодержцами не были. Их возводили на трон грубые и наглые офицеры да генералы. Держали их на троне в качестве необходимости, чуть чего — забивали насмерть или душили. Он видел, что знает это и Александр, влезший на трон через труп своего отца, ненавидимый матерью и боящийся во дворце каждой тени.
Самодержцы! Ах эти самодержцы! Раевский приветствовал бы самодержавие, если бы оно в России было возможно. Истинное самодержавие, ветхозаветное, если бы оно было возможно ныне где бы то ни было. Для самодержавия нужен другой народ, не такой забитый, не такой униженный да ободранный. Для самодержавия нужна Церковь, настоящая, только Богу служащая на земле, перед которой царь всего лишь воин с мечом, народ свой охраняющий. А что теперь? Теперь трон стал приютом для воров, проходимцев и мошенников, которые терпят и воспевают царя, возводя его в кумиры лишь до той поры, пока царь им служит. Как только в царе просыпается личность, он захочет сделать полезное народу... да царю такое и в голову не придёт.
И этот страшный Аустерлиц! Каково там было Багратиону, этому истинному рыцарю Кавказских гор в сыновстве российском! Каково Дохтурову!.. Казалось, никогда в истории России не было такого страшного поражения. Так осрамиться при хорошей сильной армии, при великолепных офицерах и таких надёжных солдатах! Поистине Бог спас Раевского от Аустерлица...
А чудовищные поражения пруссаков под Иеной и Ауэрштадтом! Наполеон в Берлине! Он, этот стремительный и беспощадный корсиканец, делает с Европой всё, что ему вздумается. Остаётся теперь на всём континенте одна Россия. И полководца, способного возглавить Россию, нет. Эти придворные тли, эти изворотливые хапуги перемололи всё вокруг трона, и над ними слабый, нерешительный царь. Правда, ловкий, но — отцеубийца. Это страшно.
20 апреля 1807 года генерал-майор Николай Николаевич Раевский зачислен вновь на службу в русскую армию командиром егерской бригады. Он должен теперь прикрывать авангард Багратиона. Они снова вместе. Раевский вернулся к своему высокому призванию».
5
Москва начинала погружаться во тьму. Здесь и там окна гасли. Но судьба великого периода из жизни полузабытого русского полководца и великого её гражданина только воздымала крылья передо мною. Не прерываясь, а только изредка прохаживаясь вдоль окна, Олег продолжал. Мне показалось, что и сам он, побывав со мною на традиционном уже теперь застолье, как-то внутренне изменился. Мне показалось, что тревога, мною овладевшая, передалась теперь и ему, поэтому ему хотелось рассказать побольше. Я, может быть, оказался пока что единственным увлечённым и настойчивым его слушателем.