Наконец, девушка, видимо, выбилась из сил, прошла в соседнюю комнату, служившую уборной, села в кресло и начала грациозно обмахиваться платком; головка ее машинально покачивалась в такт музыке, затем склонилась на одну сторону, рука бессильно опустилась — красавица заснула.
XXI
Я стоял у двери, как очарованный. Где я видел это личико? Черты как будто были мне знакомы! Смутное, отдаленное воспоминание рисовало мне какого-то другого мальчика, только настоящего, но имени его я никак не мог припомнить…
Так готов был я провести всю ночь, глядя на спящую Изу (так звали пажа), но вокруг меня собрались любопытные. Я сделал знак, показывая, что она спит: все притаили дыхание, оркестр смолк.
— Нарисуйте с нее эскиз! — шепнул мне г-н Риц.
Мигом отыскали лист бумаги, перо, чернила, и я принялся с восторгом за дело.
Какая-то барышня села за рояль и тихо начала играть «Колыбельную песнь» Шопена. Мелодия как нельзя более подходила к чудной живой картине. Сзади меня слышались фразы сдержанного поощрения: «Браво! Прекрасно! Отлично!» — а я с восторгом рисовал, стараясь набросать смелыми штрихами непринужденную позу заснувшего ребенка.
Между тем рассвело; один из гостей вздумал потушить газ — дневной свет ворвался в комнаты, и пораженные дамы спасались бегством, будто костюмы их вдруг срывались с плеч по мановению волшебника.
Иза проснулась от шума, обвела глазами вокруг себя, улыбнулась, встала и откинула локоны со лба. Дневной свет, обезобразивший усталые и подкрашенные лица других дам, не вредил ее свежей красоте; он как бы любовно ласкал нежное личико. Она поняла, что во время ее сна случилось что-то, и подошла взглянуть на мой рисунок.
— Это для меня? — наивно спросила она.
— Разумеется, для вас. Только надо высушить эскиз… Если матушка ваша позволит, я принесу его к вам.
— Сегодня?
— Да, сегодня.
Мать и дочь тревожно переглянулись.
— Дело в том, — начала мать, — что мы на бивуаках… помещение у нас плохое…
— Не все ли равно, сударыня! Впрочем, если угодно, я пришлю рисунок…
— Нет, принесите сами! — сказала девушка.
Я пошел проводить их в переднюю. Боже, как жалки показались их костюмы при дневном освещении! Бумажный бархат, дешевый атлас, да еще местами вытертый!..
Прежде чем влезть в фиакр, мать завернулась в яркую клетчатую шаль, а Иза накинула на плечи старенькую шубку с разорванной подкладкой. Старуха велела ей снять шапочку пажа и надеть голубой капор. Утро было холодное, и она опасалась простуды. Затем Мария Медичи напялила калоши, обнаружив массивные ноги в толстых чулках и поношенных атласных ботинках.
— Садись скорее! — говорила она, подталкивая дочь в экипаж. — Смотри не простудись.
Двое кавалеров усердно втиснули ее вслед за пажом, и взгляд ее королевского величества ясно говорил, что недурно бы кому-нибудь из подданных заплатить за фиакр… Я предложил бы свои услуги с восторгом, но не посмел.
Уличные мальчишки, собравшиеся поглазеть, не преминули пустить по адресу королевы-матери несколько насмешливых прозвищ, кучер счел долгом замахнуться на них бичом, но ударил лошадей, и карета тронулась, мальчишки с хохотом разбежались. Иза высунулась из окна и крикнула мне:
— Не забудьте мой портрет!
Мать громко сказала кучеру:
— Набережная Эколь, 78.
Жалкий фиакр уехал, унося с собой всю мою жизнь.
XXII
Я вернулся с этого бала вместе с Константином и удивлялся, что он весьма умеренно восхищается Изой.
— Вот младенец! — говорил он. — Не влюблен же ты в нее?
— Не влюблен, а восхищен. Красивее этого создания я не встречал.
— Она напоминает мне статуэтку из саксонского фарфора! Того и гляди разобьется. Это не «серьезное искусство» — как говорит отец. Знаешь, на кого она похожа?
— Ты тоже нашел сходство с кем-то?
— Да, и поразительное.
— Скажи скорее! Я тщетно ломаю голову весь вечер!
— На одного из наших школьных товарищей… которому ты расквасил нос!
— Минати! — воскликнул я. — Верно! Как это я не вспомнил раньше!
— Если нравственное сходство такое же удивительное, как наружное, — славная штучка выйдет из этой барышни. А мать! Вот тип-то! Должно быть, видала виды, шельма!
Я переменил разговор. Как мать, так и дочь были для меня посторонними, но я не желал, чтобы о них дурно отзывались.
Спать я не мог, а занялся ретушевкой эскиза и находил, что время не двигается…
Что я чувствовал? Не влюбился же я в самом деле в подросточка? Не знаю, только потребность видеть Изу была непобедима. Девочка, которую я, быть может, увижу в коротком платьице, заставила меня понять, что такое любовь. Наполовину я ничего не умел делать и весь предался этому странному чувству, не анализируя и не определяя его.