Во второй половине 1916 года я был студентом в г. Петрограде. Студентом я был до весны 1917 года, провидя коникулы в г. Киеве, осенью 1917 г. я вернулся в Петроград, где продолжал учебу, а последние время конец 1917 и начало лето 1918 гг. работал в наркомпросе заведующим кинохроникой. Примерно в начале осени (октябрь) выехал в г. Киев.
Вопрос: В связи с чем вы выехали в Киев?
Ответ: Выехал я в связи с киносъемкой которые проводились Наркомпросом на Украине (в это время в Киеве шли Советско Украинские мирные переговоры).
Вопрос: Каким же образом вы сотрудничали в газетах издаваемых в Киеве, проживая в Петрограде?
Ответ: Я в это время был в Киеве и поэтому пичатал статьи с конца (осени) 1918 до начала 1919 г.
Вопрос: Когда и где вы вступили в ВКП(б)?
Ответ: В партию большевиков я вступил в сентябре м-це 1918 года в г. Москве.
Вопрос: Какая партийная организация принимала вас в ВКП(б). Кто был вашими поручателями (рекомендателями)?
Ответ: В партию меня принимала партийная организация Наркомпроса, однако принятие не было окончательно оформлено и партийного билета я тогда еще не получил. Моими рекомендующими лица в партию были: Луначарский и Левченко.
Вопрос: А когда и где вы получили партийный билет и почему вы не получили его в партийной организации Наркомпроса?
Ответ: Партийный билет, я получил осенью 1919 года в Городском райкоме ВКП(б) г. Москвы.
Не получение мною партийного билета в партийной организации Наркомпроса в сентябре 1918 г. объясняется тем, что прием меня в партию окончательно оформлен не был.
Вопрос: Следовательно ваш прием в партию окончательно был оформлен осенью 1919 года?
Ответ: Да это так.
Вопрос: Ваш прием в партию осенью 1919 года что оформлялся вторично?
Ответ: Лето и начало осени 1919 года я работал в парторганизации Наркомвоена УССР и политотдела 12 армии. При откомандировании меня в г. Москву мне был выдан документ говорящий о принадлежности моей к партии, на основании, которого я и получил партийный билет.
Вопрос: Таким образом устанавливаем, что партийный стаж ваш исчисляется не с сентября 1918 года, а с осени 1919 года. Так это?
Ответ: Нет. Я повторяю, что был принят в партию в сентябре 1918 года партийной организацией Наркомпроса.
Вопрос: Вы будучи коммунистом принимали участие в антисоветских газетах и печатали там антисоветские статьи.
Вы подтверждаете это?
Ответ: Да, я это подтверждаю и не отрицаю в этом своей вины.
Вопрос: Следовательно вы являясь членом ВКП(б) фактически вели борьбу против партии?
Ответ: Я это отрицаю, борьбы с партией я не вел. Злостного характера мои статьи не носили, хотя я и сейчас через 20 лет не снимаю с себя вины за несколько написанных мною антисоветских статей.
Допрос прерывается.
Протокол с моих слов записан верно, мною прочитан в чем и расписуюсь.
Мих. Кольцов
Допрос продолжался с 21 до 2. 30 часов 22. 11–39.
Допросил:
Следователь след, части НКВД СССР
сержант Госуд. Без.
Н. Кузьминов
С протоколом допроса ознакомлен
Военпрокурор ГВП
25.11.39 21 час.
Итак, перед нами первый документ из «Дела» Кольцова — «Постановление».
Сразу бросаются в глаза явные «ляпы». Первый из них — это год и место рождения Михаила Кольцова. Он родился не в 1896 году, а в 1898-м, не в Белостоке, а в Киеве. Второй — Кольцов в 1917 году не публиковал никаких статей в издании «Журнал для всех». Третий — фамилия второй жены Кольцова не Полынова, а Ратманова, и они познакомились не в Лондоне, а в Москве, поскольку ни сама Елизавета Николаевна Ратманова, ни ее семья никогда в Англии не жили. Она со своей семьей жила в Москве в Малом Головином переулке.
Четвертый «ляп» — Мария Остен, третья жена Кольцова, не была дворянкой, поэтому перед ее фамилией не могло быть приставки «фон». Ее отец был простым фермером. Тем более что Остен — это ее литературный псевдоним, а настоящая ее фамилия — Грессгенер.
В этом «Постановлении» есть еще несколько нелепостей, но о них позднее скажет сам Кольцов на так называемом «суде». В самом конце «Постановления» следователь пишет: «Считаю вину Кольцова доказанной», и это еще до суда, который только и может объявить о том, что вина доказана. Невольно возникает вопрос: если вина уже доказана, то зачем еще что-то расследовать, зачем допрашивать арестованного? Не проще ли сразу выносить приговор? Впрочем, нормальная логика была необязательной для юстиции той поры: ведь судьба арестованного была предрешена заранее и цель «следствия» состояла только в том, чтобы выбивать компромат на последующие очередные жертвы.