Рассказ о Михаиле Кольцове я хочу начать с воспоминаний своего деда.
«…В Москве продолжается волна репрессий, каждый день узнаешь, что кто-то из знакомых или друзей арестован и что он „враг народа“. Удивительная вещь: человек, которого ты прекрасно знал как достойного и честного, как только попадал в НКВД, признавался во всех смертных грехах. Ходили упорные слухи, что доказательства добываются „в органах“ при помощи зверских избиений и пыток. Верилось и не верилось. Ведь считалось, что там работают самые честные, лучшие люди. Но никто ни с кем не обсуждал эти проблемы. Все были скованы леденящим страхом. Этот страх владел тысячами и миллионами людей. Он поселился в наших душах и нарастал с каждым днем достопамятного Тридцать седьмого года. Какие найти слова, чтобы передать ощущение нависшего над тобой „дамоклова меча“, готовой вот-вот разразиться страшной катастрофы для тебя лично и для всех твоих близких. И при этом сохранять перед окружающими бодрый вид, хорошее настроение, неизменный юмор, полную работоспособность. За себя я как-то не боялся, но за брата, занимавшего видное общественное положение, душа была неспокойна. Ни на минуту я не переставал думать, что где-то в недоступных для простых смертных кабинетах решается его судьба, колеблются чаши роковых весов.
Рано утром 13 декабря 1938 года меня разбудила жена, сказав, что звонит шофер Кольцова Костя Деревенское. Сердце екнуло от недоброго предчувствия.
— Да, Костя. Я слушаю.
— Борис Ефимович… Вы знаете? Вы ничего не знаете?..
— Я все понял, Костя, — ответил я и медленно опустил трубку. А мозг заполонила, вытеснив все остальное, одна-единственная мысль: вот он и пришел, тот страшный день, которого я так боялся… Вот он и пришел…
Описать настроение тех дней немыслимо».
Итак, дед стал братом «врага народа». Все его время уходило, как правило, на хождение по различным приемным и справочным бюро «соответствующих органов» и тюрем: Бутырки, Лефортова и Матросской Тишины — в тщетных и, как скоро стало очевидно, наивных попытках узнать что-нибудь о брате. Многочасовые ожидания в душных коридорах, переполненных такими же, как и он, угнетенными и растерянными ЧСИР (официальная аббревиатура, означавшая «член семьи изменника Родины»), Томительное многочасовое ожидание неизменно заканчивалось двухминутным, абсолютно пустым разговором с очередным чиновником в погонах, который ничего конкретно не сообщал, поскольку сам ничего не знал.
Единственная ниточка, связывавшая с братом и подтверждавшая его реальное существование, состояла в том, что у деда принимали на имя Кольцова денежные передачи — 30 рублей в месяц. Он приходил в извилистый проходной двор, соединявший Кузнецкий Мост с Пушечной улицей, и входил в невзрачную дверь одной из дворовых построек, на которой висела табличка с маловыразительной надписью «Помещение № 1». Там через крохотное окошко принимали деньги. Опытные ЧСИРы выработали такую практику: в начале месяца вносить сразу 20 рублей, в середине месяца еще 5 и в конце месяца последние 5 рублей. Это, как считали, давало возможность знать, что заключенный еще в Москве, что его никуда не услали и не… еще что-нибудь…
Тянулся месяц за месяцем 1939 года. Хотелось думать, что это хороший признак, что в деле Кольцова намерены серьезно разобраться, что он сможет доказать нелепость клеветнических обвинений и что, выйдя на свободу, он напишет о своих впечатлениях великолепный, мужественный и страстный дневник, не уступающий «Испанскому». Но судьба, увы, отказала ему в этом. Дед ничего не знал о самом родном и близком для него человеке, как будто тот внезапно очутился на другой планете. Существовала, правда, слабая надежда, что, получая свои 30 рублей, Кольцов должен расписываться в их получении (бухгалтерия — везде бухгалтерия, даже в тюрьме…) и видит, от кого поступили деньги. Это говорит ему, что брат на свободе, и, может быть, вселяет слабую надежду.
А было еще и такое: как-то раздался у деда на квартире телефонный звонок. Вот что рассказал он потом об этом:
«— Это Борис Ефимович?
— Да. Кто говорит?
— Это не важно. Вам передает привет МЕК.
Я ничего не понял и принял это за чей-то малоинтересный розыгрыш.
— Вы поняли? — спросил тот же незнакомый голос.
— Не понял, — ответил я. — Но, во всяком случае, за привет спасибо.