Володя читал, Варвара слушала, слегка приоткрыв рот, розовая, простодушная, с большим бантом на макушке, совсем еще девчонка.
— Достоинство, которое вы больше всего цените в людях? — спрашивал Володя и отвечал: — Простота! В мужчине? Сила. В женщине? Слабость!
— Я не слабая! — сказала Варя. — То есть не очень слабая…
— Ты не слабая? — спросил Володя. — Это даже смешно, Варька! От вида лягушки, да еще безобидной, древесной, визжишь!
— На ней не написано, что она древесная, а глаза все равно выпученные.
— Она сильная! — сказал Володя. — Посмотрите на нее все, на эту сильную. Противно слушать.
И вдруг Володя ахнул.
— Ты вдумайся! — сказал он. — Вдумайся! Вопрос: ваша отличительная черта? Ответ: единство цели.
— Колоссально! — произнесла Варвара.
— Грандиозно, а не колоссально. Теперь: ваше представление о счастье — борьба! Борьба, понимаешь, Варюха, борьба, вот оно в чем счастье. Теперь: ваше представление о несчастье — подчинение…
— А вот я тебе во многом подчиняюсь, — сказала Варя, — и не вижу в этом особенного несчастья…
— Ты же не так мне подчиняешься, — сурово ответил Володя. — Ты интеллектуально мне, Степанова, подчиняешься.
— Дурак!
— Не дерзи, ничтожество…
Тетка Аглая из другой комнаты крикнула:
— Перестань, Владимир! Опять доведешь ее до слез.
Но они не слышали, они читали, сидя рядом — плечо в плечо.
— «Недостаток, который внушает вам наибольшее отвращение? Угодничество. Ваши любимые поэты? Шекспир, Эсхил, Гете. Ваш любимый цвет? Красный. Ваше любимое изречение? Ничто человеческое мне не чуждо. Ваш любимый девиз? Подвергай все сомнению…»
Вошла Аглая, остановилась у двери; она недавно приняла душ, густые черные волосы отливали мокрым глянцем.
— Какие-то вы оба очень симпатичные, — сказала она. — Но только еще глупые.
Села рядом с Варей и пожаловалась:
— Вам легко подступаться и к Марксу, и к Энгельсу, вы хорошо грамотные люди. Но, боже мой, как мне было трудно…
С этого воскресенья Володя и Варвара начали часто думать вместе. Читала Варя куда меньше Володи, но когда он говорил, схватывала все мгновенно и понимала почти с полуслова Так прочитал Устименко «Святое семейство», а Варя выслушала его доклад на эту тему; так же занялся он «Нищетой философии», которая Варваре далась гораздо труднее; так просидел он несколько ночей над «Восемнадцатым брюмера Луи Бонапарта». Тетка Аглая, увидев книгу, которую читал Володя, сказала:
— А знаешь, когда он писал эту работу, ему не в чем было выйти прогуляться: все вещи были заложены.
Володя посмотрел на Аглаю отсутствующим взглядом, засунул за щеку кусок булки и принялся читать дальше. На рассвете он перелистывал Шиллера и со счастливым недоумением открывал в тяжелом томе все новые и новые чудеса:
Будь оно неладно, это время! Как оно действительно мчалось, и как мало успевал Володя Устименко! Все было интересно, все важно, необходимо, даже неинтересное было интересным, потому что требовало активного к себе отношения. А так хотелось сбегать выкупаться в Унче или вдруг все бросить и, свистнув разбойничьим посвистом у старого степановского дома, глубокой ночью побродить с Варей по набережной, послушать, как зевает Варвара и несет свои глупости об искусстве. Она уже научилась говорить «на театре» вместо «в театре» и про уважаемого в городе артиста Галилеева-Преснякова сказала, что он все играет «третьим номером». «Артисты работают на нервах», — утверждала Варвара. Володя хихикал, она дралась.
— Послушай, у тебя же рука тяжелая! — говорил он.
Раньше она получала сдачи, теперь это сделалось почему-то невозможным. И бороться они перестали. Но все чаще и чаще Варя обижалась и плакала своими милыми, мгновенно проливающимися слезами, а Володе делалось смертельно жалко ее и стыдно перед ней, но он никогда не извинялся, а только бурчал:
— Ну чего ты? Ну что особенного? Берешь хорошее стихотворение и воешь его, а не говоришь! Слушать же противно.
— Дурак, ты не понимаешь, что такое ритм, а берешься судить. У нас в студии Эсфирь Григорьевна…
— Ну хорошо, ну ладно, перестань только реветь…
Ужасно, в общем, он ее мучил. Она была моложе его и очень старалась, но иногда ей делалось не под силу.
— В твои годы Герцен и Огарев… — начинал Володя.
— Но я же не Герцен и не Огарев, — ныла Варвара. — Я Варя Степанова и ничего о себе не воображаю.