После ареста Карпай, которая обмолвилась на своих допросах о письме Тимашук, и ареста Абакумова на основании решения ЦК от 11 июля 1951 г. «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности» была создана специальная следственная группа, которая просмотрела все сведения о медицинском персонале, в разное время работавшем в Лечебно-санитарном управлении Кремля. Все медики попали под агентурное наблюдение и секретное подслушивание. Были подвергнуты экспертизе истории болезней и амбулаторные карточки умерших пациентов Кремлевской больницы.
Поскольку ни Рюмин, ни другие следователи не разбирались в сложностях медицины, им нужно было сформировать комиссии экспертов-профессионалов и доверять их заключениям. Это была трудная задача, так как среди врачей не принято подвергать диагнозы коллег сомнениям и критиковать тот или иной курс лечения. Медицина и тогда и сейчас — это все еще искусство, а не точная наука. Ошибки в работе врачей — это обычное явление в любой больнице. Получить от врачебных комиссий заключения о намеренных медицинских убийствах, совершенных их коллегами, по «историям болезней» практически невозможно. Если у какого-либо врача, например у Якова Этингера, пока единственного в «деле», появился бы злой умысел, то он не будет фиксироваться в документах «истории болезни». В течение шести месяцев расследование не выходило за рамки смерти Щербакова. Но и в этом случае никаких находок не было. Этингер не был лечащим врачом Щербакова и привлекался только для консультаций. Лечащим врачом кандидата в члены Политбюро, генерал-полковника Александра Щербакова был доктор Р.А. Рыжиков.
С соблюдением глубочайшей секретности проверка заявления была поручена следственной части по особо важным делам МГБ СССР. С амбулаторных карт всех высших руководителей партии, государства и вооруженных сил страны <…> было сделано 12 копий. <…> По специально разработанной схеме анонимные или с вымышленными фамилиями копии амбулаторных карт были разосланы фельдсвязью в различные города страны. <…> Копии историй болезни консультировали рядовые врачи городских и районных больниц. <…> В результате перекрестного изучения всех проверявшихся амбулаторных карт было установлено, что имеет место целенаправленная работа по расшатыванию здоровья и обострению имевшихся заболеваний всех пациентов без исключения. <…> Было установлено, что жертвами лечащего персонала Кремлевской больницы были в прошлом М. Горький и его сын, Фрунзе и Куйбышев, Димитров, Готвальд, Жданов, Щербаков.<…>
Особое внимание следствия первоначально было акцентировано на изучении обстоятельств смерти А.С. Щербакова и А.А. Жданова. В выводах комиссии прозвучало категоричное обвинение врачам. Особая следственная бригада, работавшая под руководством Рюмина, изучала в основном истории болезней тех важных по положению пациентов кремлевских больниц, входивших в систему Лечебно-санитарного управления Кремля, которые умерли в период с 1944–1945 годов до середины 1951 года.
Старший следователь МГБ Иван Иванович Елисеев догадался провести эксперимент: с хранившегося в Лечсануправлении Кремля сердца Жданова, которое было им представлено как сердце неизвестного человека, пятеро опытных патологоанатомов сделали срезы. Все единогласно заключили, что обладатель данного сердца скончался от инфаркта. Это признал даже патологоанатом А. Н. Федоров, проводивший вскрытие тела сразу после смерти Жданова и тогда определивший, что никакого инфаркта не было.
На вопрос следователя Елисеева, почему Федоров, зная, что у Жданова был инфаркт, дал противоположное заключение, патологоанатом ответил, что к нему обратился начальник Лечсануправления Кремля Егоров: «Я бы хотел попросить вас при перечислении болезней, обнаруженных у пациента, инфаркт миокарда не упоминать. Иначе нам пришьют все ошибки в диагностике, лечении и так далее. А дело все равно не поправишь. Смерть — явление необратимое».
Припертые «выводами» комиссии Лукомского, они вынуждены были признаться, что не определили у Жданова инфаркт, лечили его неправильно, а заключение патологоанатома подделано, чтобы скрыть неправильность лечения. Но ведь даже сейчас никто не может гарантировать, что у Жданова не был особый инфаркт, который трудно диагностировать на ЭКГ и об этом очень четко сказала Карпай.
Комиссия Незлина изучала документы без объявления имени больного и нашла, что, будто бы ЭКГ расшифрованы неправильно. Ну и что? В то время метод ЭКГ был новым, да и не застрахован никто от ошибки. Самое интересное, что все не так однозначно. В Интернете я нашёл сообщение, что будто бы ретроспективный анализ кардиограмм, проведенный профессором В.Е. Незлиным в те же годы, подтвердил диагноз Тимашук.
В своем заявлении Тимашук тоже пишет, что В. Незлин, также как и она сама, нашел на электрокардиограммах Жданова свидетельства об инфаркте миокарда. С другой стороны, по словам же сына Этингера, В. Незлин, один из лучших специалистов по электрокардиографии и блестящий диагност, будто бы всегда утверждал, что на электрокардиограммах, сделанных незадолго до смерти Жданова, он не находил признаков свежего инфаркта. Таким же было и заключение Карпай.
Вроде бы группа экспертов в условиях строжайшей секретности, но в группе была Тимашук. Скорее всего, Тимашук как секретный агент была назначена в комиссию по представлению своего шефа Суранова. Были секретно допрошены Русаков, заведующий Мосгорздравотделом, и врач Приданников, присутствовавшие при вскрытии тела Щербакова. Комиссия сделала вывод, что смерть случилась от инфаркта, лекарства назначались неправильно и ни в коем случае нельзя было позволять Щербакову ехать в Москву на празднование для Победы.
Тем не менее, в отчете о проверке работы Лечебно-санитарного управления Кремля было указано: «При изучении материалов на медицинских работников Лечсанупра вскрылась большая засоренность кадров этого ответственного лечебного учреждения лицами, не внушающими политического доверия по своим связям с антисоветскими элементами и прошлой враждебной деятельности».
В результате такого медико-политического чекистского исследования был сделан вывод, что там (в Лечсанупре) «…не создавались необходимые условия для надежного лечения больных, не было обеспечено добросовестное лечение и необходимый уход… за… руководителями зарубежных компартий и стран народной демократии, в том числе за товарищами Токуда, Торезом и Димитровым».
Прекрасно! Допустим, что действительно выявлен заговор против партии и государства. Казалось бы карты в руки и бегом. Но нет, дело врачей почему-то было положено в долгий ящик. Почему? Видимо потому, что ещё не был отстранен Власик. Поэтому дело врачей снова замораживают с помощью Мингрельского дела и дела Варфоломеева. Не есть ли это следы нашего «провидения»?
Пока Сталин отдыхал в Абхазии шесть месяцев (конец 1951 г. — начало 1952 г.), разработка «дела врачей» практически не велась. Сталин, вернувшись в Москву в феврале 1952 года, появился вновь в своем кремлевском кабинете 12 февраля. По опубликованным в 90-е годы журналам посетителей кремлевского кабинета Сталина можно установить, что в этот день Сталин вызвал к 22 часам вечера «семерку» Политбюро и заместителя министра авиации Петра Дементьева. К 22.10 в кабинет Сталина вошли Игнатьев и Рюмин и покинули этот кабинет в 23.05. Члены Политбюро заседали у Сталина еще десять минут. Приписываемые Сталину гнев и угрозы, которые он высказал именно на этой встрече будто бы «в припадке злобной подозрительности», не очень достоверны. В течение четырех месяцев после этой встречи Игнатьева и Рюмина со Сталиным никаких новых следственных инициатив не было. Не было и новых арестов.