Я, разумеется, заглядываюсь на них и, разумеется, спотыкаюсь о барселонские булыжники.
— Вы не ушиблись, Хулия?
Не в этом дело! Я с мукой распрямляю ноги. Моим колготкам все-таки суждено будет остаться в испанской земле.
— Карлос, до скольких работает «El Corte Ingles»?
«El Corte Ingles» все еще работал, вернее, в изнеможении переваривал последних посетителей. Мы с Карлосом и нашей нешуточной покупкой могли бы поставить точку в его работе, если бы это не сделали двое других покупателей, задержавшихся в парфюмерном отделе;
— Э, понюхай Тариэл! Фу, вонь какая!
Продавщица старается сгладить впечатление:
— Es «White Diamonds», el parfum favorito de Elizabeth Taylor![19]
— Слышишь, Платон, что-то «Элизабет Тейлор», «фаворито»; почему не взять жене?
— Возьму, о чем говоришь! Но какая вонь!
Все четверо мы выходим на улицу в благоухание испанской ночи.
В пятницу — последний день работы — нам пришлось из офиса Карлоса позвонить в Москву. Возникали проблемы, и требовалось поднять старую документацию. Тариэл Давидович собственноручно набрал номер; и господину Геворкадзе Москва ответила сразу.
— Тамара? Это Тариэл Давидович… Я с кем говорю? С Тамарой?!
Подержав у уха трубку еще пару минут, Тариэл Давидович вдруг с ненавистью сунул ее мне:
— На! Говори! Не могу!
В трубке стоял невразумительный хохот.
— Алло! Тома!
— Юлька! — провопили в далекой Москве. — Юлька, пры-ффет!
— Тома, ты меня слышишь? Надо достать папку «Контракты за прошлый год»…
— Юлька, а мы тут коньячку прикупили, гу-уля-яем!
— Тома!
— А заку-усок! — Томка захлебывалась, перечисляя, — балычка, бастурмы, мяса, этого… которое копченое!
Дальнейший разговор обещал быть продуктивным.
— Тома, позови Лену к телефону!
— Она в магазине, ей к осени приодеться надо, — счастливо доложили из Москвы.
Тариэл Давидович яростно махал мне рукой, чтобы я бросала трубку. Я не удержалась от последнего вопроса:
— Вы что хоть отмечаете?
— День независимости России! — неожиданно трезво и деловито проговорила Томка.
— Уволю! — со сладострастием в голосе пообещал Геворкадзе. — Уволю их обеих к чертовой матери с их независимой Россией вместе! Юля, напомните мне, когда мы в Москву приедем.
А по лицу Платона Бежановича пронеслось озарение:
— Слушай, Тариэл, почему не кончить работу пораньше? Отметим наш национальный праздник!
Независимость родной страны оказалась поистине дорога моим шефьям. Изо всего объема гуляния мне вспоминались на трезвую голову какие-то разрозненные фрагменты — стол, заставленный блюдами впритык; тихо ужасающийся Карлос:
— Вы всегда так много заказываете?
Платон Бежанович (хитровато):
— Как мы заказываем? Мы молчим, а официант все носит и носит…
Еще фрагмент — Тариэл Давидович (проникновенно):
— Хоть мы и не купили в Барселоне ничего существенного, Карлос, обмоем хотя бы те маленькие подарки, которые мы с Платоном везем родным…
И последняя сцена — Платон Бежанович с уверенностью лунатика поднимается на ноги и шагает заказывать музыкантам песню. Я безнадежно иду за ним, понимая, что то, чего просит душа Каретели, в Испании не сыграют. Чего же просила его душа, остается неизвестным, так как по дороге нога Платона Бежановича заплетается за ножку стола и все это вместе дружно рушится на пол.
Тариэл Давидович причитает над телом друга, мы с Карлосом бежим вызывать «скорую», двое врачей никак не могут поднять носилки с наевшимся Каретели, и те доллары, что остались у Платона Бежановича от тридцати тысяч, потраченных на «маленькие подарки родным», он вкладывает в замечательную недвижимость — гипс.
— Посмотрите на эту химеру, Хулия! Да-да, на ту, что посредине карниза. Считается, что химерой должна быть страшная тварь, а эта — приглядитесь — похожа на щенка.
Округлое брюшко, растопыренные лапки, задорная мордочка… Сколько же лиц она успела перевидать, шесть веков с интересом таращась вниз! Сколько мод успело перед ней смениться, сколько успело разыграться колоритных уличных сцен… Но все то же вечное щенячье удивление в глазах у химеры на карнизе кафедрального собора.
Мы огибаем готического исполина, проходя под ажурным мостиком соединяющим стены двух домов, а оттуда мелодия флейты ведет к отрешенному уличному музыканту. Нежная утренняя теплота, лишенные туристов древние переулки и музыка, словно доносящаяся из тех времен, которые смутно помнят даже химеры…