Слава Бродский
Открытое письмо моему однокурснику Сереже Белоголовцеву по поводу его эссе-воспоминания «Дело Лейкина»[1]
Дорогой Сережа!
Прежде всего, хочу сказать тебе, что ты мало изменился за последние сорок пять лет. Когда я рассматривал фотографии февральской встречи нашего курса, я поначалу узнал только четверых. Сразу узнал я только тебя и Сашу Хелемского. Ну, конечно, вы возмужали несколько. И, я бы даже сказал, прилично возмужали. Но были все-таки легко узнаваемы.
Потом мне показалось, что я узнал Сашу Рабиновича. Не потому, что он не изменился. Просто я подумал, что в такой облик не смог бы преобразоваться никто другой из наших.
И еще я разглядел на стенке свою фотографию, которую послал накануне Люде Калининой как раз с такой целью: повесить где-нибудь на стенке. И, благо фотография была сделана только несколько месяцев тому назад, легко себя узнал.
Потом я стал рассматривать наклейки с именами. И вот тут-то я узнал и всех остальных. И где-то на интернете среди всех этих фотографий я обнаружил твои воспоминания («Дело Лейкина») о том, что случилось на мехмате Московского университета в далеком 1961 году.
Сразу скажу тебе, что я прочитал эти воспоминания со смешанными чувствами. Конечно, все мы, твои однокурсники, должны быть благодарны тебе за то, что ты взялся за такой труд. И позволил нам вспомнить то неспокойное время, в котором мы жили. С другой стороны, я не всегда был вполне согласен с твоей трактовкой событий. Поэтому я и решил послать тебе письмо с изложением моей позиции, где я иногда добавляю некоторые детали этой печальной истории.
Осенью шестьдесят первого года на механико-математическом факультете Московского университета разразился политический скандал. Студент третьего курса Миша Лейкин публично выразил свои политические взгляды, которые шли вразрез с официальными, и резко критиковал тогдашнего советского лидера. Партийцы и гэбэшники рекомендовали комсомольцам исключить Мишу из своих рядов. Боясь, что исключение из комсомола повлечет за собой исключение из университета, общее собрание курса ослушалось партийцев. Те надавили посильнее. И второе собрание исключило Мишу из комсомола. Вскоре он был исключен и из университета. Вот, коротко, и вся история, которую помню я и которую ты, Сережа, описываешь в своих воспоминаниях.
«Чтобы лучше представить события, связанные с “делом Лейкина”, которые происходили на мехмате МГУ осенью 1961 года», ты, Сережа начинаешь с того, что вспоминаешь, что этому предшествовало:
«1 сентября 1959 года произошло самое знаменательное событие в моей жизни. Я стал студентом мех-мата МГУ — самого престижного ВУЗа СССР. Казалось, случилось нечто невозможное: сын неграмотных глухонемых колхозников, в 10-летнем возрасте полностью потерявший зрение, мог на общих основаниях сдать 5 экзаменов и пройти по конкурсу… Этот факт произвел особенно большое впечатление на односельчанку А.И.Предтеченскую, преподавателя литературы и русского языка Сосновской средней школы Бековского района Пензенской области, где прошло мое детство. Анастасия Ивановна поместила в районной газете “Колхозник” статью с пафосным заголовком “Это может быть только в Советской стране”».
Я понимаю, что не обязательно надо предполагать, что ты, Сережа, разделяешь точку зрения Анастасии Ивановны. Но, тем не менее, у меня создалось впечатление, что ты, уж по крайней мере частично, с ее словами согласен. Что я могу тебе сказать по этому поводу?
Ну, думаю, что все, чего ты добился в жизни, явилось следствием только твоих трудов и природного таланта. Но это — только во-первых. А теперь, чтобы было понятно, что еще вызывает у меня неприятие тобою сказанного, я хотел бы посмотреть на все это с другой стороны, отталкиваясь уже от твоих слов.
Для меня и моих друзей поступление на мехмат МГУ тоже представило собой самое знаменательное событие в жизни. Нам тоже казалось, что случилось нечто невозможное. Мы были детьми образованных родителей. У кого отец, у кого мать, а у кого и оба родителя были евреями. И, тем не менее, мы смогли на общих основаниях сдать пять экзаменов и пройти по конкурсу.
По каким причинам такая неожиданность могла произойти в Советской стране, я не знаю. Но пятьдесят девятый год был самым счастливым годом для еврейских ребят. Даже в медицинские институты в этот год поступили те, кто тщетно пытались поступить туда в предыдущие годы.
Мне кажется, что когда ты, Сережа, говорил о том, что тебе удалось поступить на общих основаниях, ты допускал возможность каких-то льгот, которых у тебя либо не было, либо которыми ты не воспользовался. И ты неявно считал общие основания худшей возможностью для поступления. И у меня создается ощущение, что ты не осознавал, что для многих общие основания были только мечтой (часто несбыточной). На общие основания другим детям надо было только еще надеяться.