- Как тщательно ты все продумал! Я бы никогда так не сумела, - сказала она.
- Тебе и не нужно было. Я начал об этом думать, когда мы еще только поженились. Я видел, что тебе не нравится старый дом в Шведской Гавани.
- Неправда. Во всяком случае, нельзя сказать, чтобы он мне не нравился.
- Ни одна женщина не захочет жить в доме, где прожила двадцать лет первая жена ее мужа.
- Но он был не столько ее домом, сколько твоим. Там родился ты и родился твой брат. Если он и принадлежал какой-нибудь женщине, то твоей матери.
- Бабушке. Мать никогда этот дом не любила. Прошло бы еще несколько лет, и ты невзлюбила бы его тоже, Даже больше, чем мать.
- Почему же мать не любила его?
- Могу лишь догадываться. Нам она никогда не говорила, что не любит дом.
- А ты и твой брат его любили?
- Дети есть дети и остаются детьми, пока не вступают в брак. Мать внушала нам, что мой отец всегда прав, что бы он ни делал и ни говорил. Поступки родителей не подлежали ни обсуждению, ни критике. Критика исключалась вообще, даже в мыслях. Если мать замечала, что нам что-нибудь не нравится из того, что нравится им, и мы строим кислую физиономию, то хлестала нас по щекам. - Он потер свой гладко выбритый подбородок. - Да, ее пухлые ручки умели бить.
- По правде говоря, я рада, что нам уже поздно иметь детей. Мне, во всяком случае.
- Мне тоже. На рождество и когда бы мы ни захотели, вокруг нас дети, и так будет многие годы, но только если мы захотим.
- Конечно. Хотя я не совсем то имела в виду, а впрочем...
- Я знаю, что ты имела в виду, Джеральдина. Ты не хотела бы обременять себя воспитанием младенца.
- Именно. И ответственностью.
- Я это знал. - В дверь постучали и сразу же открыли. - А, Питер!
- Доброе утро, сэр. Мэм. Я узнал, что вы у нас остановились, сэр, мистер Локвуд. Чем могу вам служить, сэр?
- Доброе утро, Питер. Видишь вот эту синюю коробку с желтой каймой? В ней полдюжины совершенно новых сорочек, - сказал Джордж Локвуд.
- Они должны побывать в прачечной, перед тем как мистер Локвуд наденет их. Хорошо, сэр.
- Я знаю, что сегодня уже поздно.
- Ничего, сэр, можно специально попросить. Постирать, погладить, но не крахмалить и принести в номер не позднее восьми вечера, сэр? Надеюсь, мистер Локвуд не сдает еще и сорочки к вечернему костюму, сэр? В противном случае я не был бы так оптимистичен, сэр. Извините.
- Вечерних сорочек там нет, Питер.
- Тогда я забираю коробку с собой и, как говорится, окажу некоторое давление, сэр. Очень хорошо, сэр, спасибо, сэр. Мэм.
- Спасибо тебе, Питер.
- Спасибо вам, сэр. - Слуга вышел.
- Спасибо, зар, - передразнила Джеральдина. - "Зар". У него эти слово похоже на "царь".
- Я думаю, это они в английской армии привыкают так говорить. Ну, так куда, моя дорогая, мы поедем сегодня вечером? Хочешь в театр?
- А обедать ты меня никуда не повезешь?
- Я полагал, что у тебя есть какие-то свои планы, поэтому собрался провести весь день в деловой части города.
- Я обедаю у Генри. С Мэри Чадберн. Если хочешь, присоединяйся.
- Да благословит тебя бог за то, что ты так добра к Мэри Чадберн. Но я не хочу мешать тебе делать это доброе дело. Обедай с Мэри, и господь воздаст тебе по заслугам.
- Мэри мне нравятся.
- Она всем правится. Кто может что-либо иметь против нее? Итак, большую часть дня я пробуду в конторе "Локвуд и Кь". - Он поцеловал ее в щеку. - Я рад, что ты купила вазы. Наверное, это то, что нам надо.
Он взял на руку пальто, помахал ей шляпой и ушел.
Личный кабинет Джорджа Локвуда был меньше остальных комнат в конторе "Локвуд и Кь", но его никто не занимал даже временно. Его держали наготове на случай таких вот неожиданных приездов Джорджа. Он прошел прямо к себе, на ходу переговариваясь со служащими. По установившемуся порядку мисс Стрейдмайер постучалась и спросила, будет ли он диктовать что-нибудь.
- Не сейчас, мисс Стрейдмайер. Может быть, позже. Мой брат у себя?
- Да, сэр.
- Просмотрю сначала почту и поговорю с братом и потом, может быть, продиктую вам несколько писем. Вероятнее всего, после обеда. Вы очень хорошо выглядите для девушки, у которой только что удалили аппендикс.
- Еще в августе удалили. Я почти уже забыла.
- Надо было ложиться на операцию весной, а не вовремя отпуска.
- Я вообще не хотела ложиться и откладывала до последней минуты. И даже в последнюю минуту считала, что у меня не аппендицит, а просто спазм.
- Я же говорил вам прошлой весной.
- Вы были безусловно правы.
- Ну, а как вообще жизнь?
- Вообще?
- Ну, помимо работы.
- У меня есть друг.
- Это хорошо. Кто? Замуж за него выходите?
- Не знаю. Еще не решила. Если выйду, то уже не смогу здесь работать.
- Почему?
- Ясно почему.
- Не очень ясно, Мэриан. Вы не обязаны говорить ему все.
- Это верно. Но ему достаточно узнать хоть что-нибудь. Все мужчины одинаковы. Он не поверит, если я скажу, что все давно уже в прошлом.
- Видимо, да. А раз так, то зачем ему вообще говорить? Не надо. Можете верить, что я-то уж, во всяком случае, никому ничего не говорил. Ни единому человеку. Насколько мне известно, ни у кого в этой конторе нет ни малейших подозрений. А если они здесь не могли ничего узнать, то где еще? Мне кажется, вы боитесь меня, боитесь, как бы я не выболтал чего-нибудь.
- Нет. Я больше боюсь себя.
- Тогда я советую вам серьезно обдумать все наедине с собой. Признайтесь себе, что вы преувеличиваете значение того, что произошло два года назад. Тогда это не было важно, вы сами так говорили. Почему же теперь вдруг стало важно? В самом деле, Мэриан. Это могло бы стать важным, только если бы вы влюбились в меня. Но вы же не влюбились. Когда я пригласил вас в четвертый раз на свидание, вы весьма решительно отказались. Разве я после этого приставал к вам?
- Нет. Вы вели себя очень хорошо.
- Ну так вот. Раз хорошо, значит, хорошо. Беда, по-моему, сейчас в том, что вы влюблены в этого человека и до него никого не любили.
- Вы правы.