Она удивленно взглянула на него.
— А ведь верно, кому? Я всегда прошу, чтоб меня не беспокоили. Но если подумать — кто станет звонить мне в три часа ночи или пять утра? Сама не понимаю, зачем я это делаю.
— Можно было бы понять, если бы ты просила не будить тебя, скажем, до десяти утра. Но просить, чтобы вообще не беспокоили, — это странно.
— А я вот каждый вечер, с тех пор как остановилась здесь, звоню телефонистке и прошу ее об этом. Они очень предупредительны, здешние телефонистки.
— Да, здесь весь персонал очень любезен. Я же говорил, что тебе здесь понравится. Я останавливаюсь в «Карстейрсе» уже двадцать пять лет подряд, с тех пор как гостиница открылась. Мне нравится, что она большая — и поэтому в ней не слишком дерут — и в то же время не такая уж огромная, поэтому и служащие тебя знают, и ты знаешь их.
— Наша семья всегда останавливалась либо в «Уолдорфе», либо в «Никербокере».
— Но вы-то с Говардом всегда останавливались в «Мэррей-хилле».
— Не всегда. Иногда и в «Уолдорфе». Мне даже как-то странно бывать в Нью-Йорке и останавливаться не в «Уолдорфе», а где-то еще. К «Мэррей-хиллу» я так и не привязалась. Этот отель больше нравился Говарду и его родным.
— Неплохой отель, только в последнее время стал приходить в упадок. Говорят, что дела его плохи. Как, впрочем, и дела Говарда Бакмастера.
— Не будем говорить о Говарде. Меня сейчас больше интересует, что тебя вдруг привело в Нью-Йорк. Если, конечно, ты готов объяснить.
— Я уже объяснил. Привело меня сюда желание сообщить тебе, что дом готов, — и сообщить не по телефону.
— Очень мило, только я не верю. Иногда ты совершаешь неожиданные поступки, но ты не сентиментален.
— Разве?
— Так мне кажется, Джордж. Ты можешь быть романтичным, но не сентиментальным.
— В чем, по-твоему, разница?
— Этого я не могу объяснить сразу.
— Ну, приведи примеры того и другого.
— Сейчас. Романтик может быть романтичным и при этом никогда не терять хладнокровия. Он все время думает. Сентиментальный человек же полностью во власти чувств. Человек может быть сознательно романтичным, но я не думаю, что он может быть сознательно сентиментальным. Ты совершил много романтичных поступков. Наверное, мы оба.
— По-твоему, ты сентиментальна?
— Вероятно, нет. Но все же более сентиментальна, чем ты. Говард был сентиментален и ни капельки не романтичен. Я думаю, романтики умнее.
— По-моему, умные люди не могут быть сентиментальны, — сказал он.
— Ты выразил эту мысль лучше. Ты так умен, что никак не можешь быть сентиментальным, но романтичным — да.
— Ну, так вот: я приехал в Нью-Йорк, побуждаемый романтическим, а не сентиментальным чувством.
— Хорошо. Согласна.
— Скучала по мне?
— В последние дни — очень. А всю прошлую и всю позапрошлую неделю так уставала, что еле добиралась до постели. Я же говорила тебе.
— Да.
— Это правда. Я обожаю ходить по магазинам. Покупать одежду и прочее. Но обставлять дом… Купила все для спален, туалетных комнат и холлов второго этажа. И для столовой, маленькой гостиной и холла первого этажа. А вот с большим нижним залом ты должен помочь.
— Нет, я хочу, чтобы ты меблировала весь дом, кроме моего кабинета, — сказал он.
— Мне как-то неловко… Зал предназначен для приема гостей, и там твое участие должно больше чувствоваться.
— Ты же будешь там хозяйкой.
— А ты хозяином. К примеру, я видела большую китайскую вазу. Пять футов вышиной, на тиковой подставке. Невероятно красивая и ужасно дорогая.
— Насколько ужасно?
— Пять тысяч.
— Не слишком дорого, если сравнить с некоторыми другими китайскими вещами.
— Но не для сельской местности. И каждый день у тебя перед глазами. Она синего, темно-синего цвета, но не мрачная. Яркая. Узор же — светло-золотистый с черным. Прелестная вещь.
— Бери. Я вижу, тебе очень нравится. Что-то в этом роде как раз и надо поставить в юго-восточном углу зала.
— Мне бы не хотелось ставить ее там. Лучше бы с правой стороны. Сразу же, как войдешь из холла.
— Но тогда ты захочешь поставить что-нибудь и слева.
— Ах, милый, в этом-то все дело.
— Какое же дело?
— Я должна кое в чем признаться.
— Признайся.
— Эта ваза — парная.
— Десять тысяч?
— Восемь тысяч за обе. Я уговорила их сбавить цену.
— Значит, еще одно признание?
— Да. Я их уже купила. Ну вот. Думала, думала, как тебе сказать, а ты сразу и узнал. Ты просто вынуждаешь меня все тебе говорить, Джордж. Так уж получается. Как посмотришь на меня своими ясными голубыми глазами, так я невольно начинаю говорить то, чего и не собиралась. Но ты позволишь мне оставить их, правда? Я уже Придумала, на чем сэкономить четыре тысячи. На коврах в комнатах для гостей.
— Пусть эти вазы будут тебе подарком.
— Чудесно! К рождеству.
— Нет, это было бы несправедливо. Подарок к рождеству — особо. Будем считать вазы наградой за многие Часы ходьбы по магазинам.
— Честное слово, я с радостью приняла бы их и как рождественский подарок.
— Между прочим, подарок к рождеству я для тебя уже заказал.
— Заказал? Это такая вещь, что ее надо было заказывать за два месяца?
— Да. Только не пробуй отгадывать. — Он встал. — Пойду приму ванну.
— Ты хочешь, чтобы я была с тобой, когда ты вернешься?
— Да, — ответил он и больше не взглянул на нее.
Как только он закрыл за собой дверь ванной, она погасила стоявшую у кровати лампу.
Вернувшись в комнату, он, не зажигая света, снял трубку и сказал:
— Говорит мистер Локвуд из номера тысяча сто двадцать. Прошу не соединять со мной никого до десяти утра. До десяти. Спокойной ночи.
Проснувшись, он посмотрел на спавшую на другой кровати жену; было начало девятого. Он встал, побрился и принял душ. Как только он появился в комнате опять, она открыла глаза.
— Доброе утро, милый.
— Доброе утро. Ты сейчас будешь завтракать? Я хочу завтракать сейчас.
— Который час?
— Без трех минут девять.
— Я крепко спала.
— Да. Так как насчет завтрака? Заказать тебе или еще спать будешь?
— Ну что ты. Закажи. А я пока умоюсь.
— Хорошо. — Он дождался, пока она закроет за собой дверь ванной, и снял трубку. — Доброе утро. Говорит мистер Локвуд из номера тысяча сто двадцать. Я хочу заказать завтрак, но по-прежнему прошу никого со мной не соединять. И не до десяти, как я говорил, а до одиннадцати. Никаких звонков. А теперь, будьте добры, дайте мне буфет.
Он заказал завтрак: апельсиновый сок, гренки и кофе для жены; апельсиновый сок, овсяную кашу, яичницу с беконом, гренки, джем и кофе для себя. Когда еду принесли, Джеральдина все еще была в ванной. Официант ушел, и Джордж Локвуд постучал ей в дверь.
— Завтрак прибыл.
Она тотчас вышла.
— Я не имею ничего против, когда официант обслуживает меня одну, но ужасно не люблю, когда он приходит и видит здесь тебя.
— Почему?
— Я невольно начинаю угадывать его мысли. Как бы почтительно они себя ни вели, в большинстве своем это — иностранцы, а ты знаешь, о чем они думают. Каждый мысленно спрашивает себя: спали мы с тобой в одной постели или нет.
— Я уверен, каждый иностранец полагает, что кое-что было. Если не прошлой ночью, так позапрошлой. Или будет в следующую ночь. Или, глядя на нас, думает, что я, пожалуй, староват, а у тебя есть любовник.
— Есть. Ты.
— Благодарю тебя, Джеральдина. Налить кофе?
— Да, милый, пожалуйста. — Она встала рядом с ним, выпила апельсиновый сок, взяла из его рук чашку кофе и села напротив него. — Давно уже мы не завтракали вместе.
— Ты сама предпочитала, чтоб было так.
— Что делать? Ни одна сорокавосьмилетняя женщина не выглядит сказочной принцессой, когда встает утром с постели. И все же мы теряем оттого, что не завтракаем вместе.
— Возможно, в новом доме будет иначе. Встав с постели, я приму ванну и избавлюсь от бороды, ты себя приведешь в порядок, и мы встретимся, так сказать, за стаканчиком апельсинового сока.
— Мне нравится твой галстук, — сказала она.
— Да, вот что: я здесь пробуду с неделю.
— С неделю? Но ты почти ничего не взял с собой. Или багаж идет следом?