И здесь опять же у меня возникает ассоциация со скандалом вокруг «Акта Магнитского». Очень печальная на самом деле. В день показа фильма в Осло норвежская газета напечатала письмо, подписанное якобы вдовой Магнитского. Жирным шрифтом красовался заголовок: «Показывать этот фильм - все равно что защищать Брейвика или отрицать Холокост».
После церемонии присуждения приза в 2008-м ко мне подошел просто одетый невысокий рыжий веснушчатый парень с прямым открытым приветливым взглядом. «Хай, Андрей! - сказал он, широко улыбаясь. -Меня зовут Торстейн Г рюде, я из Норвегии, и я хотел бы с тобой работать».
До нашего телефонного разговора зимой 2012-го Торстейн почти ничего не знал о Магнитском, но уже неделю спустя, в Ставангере, мы приняли решение начать работу над фильмом под рабочим названием «Список Магнитского». Торстейн успел «прогуглить» Браудера и заинтересовался такими сюжетами, связанными с его прошлым, как загадочные смерти медиабарона Роберта Максвелла и банкира-миллиардера Эдмонда Сафры. Я, разумеется, знал об этих историях, но не был уверен, что им найдется место в нашем фильме. Я считал, что дело Магнитского исключительно хорошо задокументировано, а истории связей Браудера с Максвеллом и Сафрой попахивали конспирологией, которая к тому же могла нас увести в сторону от темы героической борьбы за права человека. Ведь самым главным для меня как киношника было то, что фильм не должен стать типичным журналистским расследованием. Мне важна была драма, атмосфера, эмоции, экзистенциальная дилемма главного героя.
Я собирался снимать не цельный игровой фильм, а то, что в профессиональном жаргоне называется докудрамой, где постановочные сцены перемежаются хроникой, интервью, а закадровый голос связывает все в единое целое. При этом я был полон решимости избегать компромиссов в игровых сценах, типичных для малобюджетных драматических «реконструкций».
Торстейн, надо сказать, недолюбливает игровое кино. Он документалист до мозга костей, у которого актер на экране, условности традиционного художественного кино за редким исключением вызывают отторжение. И я это отчасти понимаю. Такое отношение к кино напоминает некоторые мысли Тарковского. Хотя сам Тарковский документального кино не снимал, он считал его высшей кинематографической формой. Оно -правда, оно - запечатленное время. Увы, мало кто из наших телевизионных работодателей видит задачу авторов документального фильма в том, чтобы запечатлевать время. Да и правда, как оказалось, интересна далеко не всем.
У нас с Торстейном не было времени на теоретизирование, но некоторую разницу между нами в подходе к истории Магнитского я осознавал. В отличие от меня Торстейн все-таки надеялся сделать какое-нибудь сенсационное журналистское открытие; но было и другое, вполне естественное несовпадение. Дело Магнитского стало вопросом международной политики, и его лицом является американец Браудер, но россиянин, конечно же, видит его не так, как человек Запада. И дело не только в самих деталях детективной истории с кражей четверти миллиарда долларов из российской казны, которую, по словам Браудера, распутал Магнитский.
То историческое потрясение, которое дало толчок самым невероятным аферам - распад СССР и смена политической и экономической системы в России, - для современного западного европейца пустой звук. Да и вообще в сегодняшнем стабильном буржуазном обществе история - это некая специальная область, не имеющая к действительности прямого отношения. Исчезают последние из тех, кто застал нацизм, фашизм или оккупацию. Есть, конечно, такое понятие, как «шестидесятые» - период протестных волнений среди западных студентов и интеллектуалов, но эти события все-таки не стали общенациональным явлением, и затронутое ими поколение уже уходит на пенсию.
В России история актуальна всегда, она ежедневно где-то рядом, ежечасно подстерегает за углом. Всех, а не только студентов, профессоров и долгожителей. И исторические понятия - в повседневном разговорном обиходе. 1990-е, например, для западного человека - это стиль музыки или одежды. Для нас же это эпоха, имевшая решающие последствия для сегодняшней жизни. А до лихих 1990-х был Горбачев. А после них Путин. И все это - исторические эпохи, а не «просто» канцлеры Шредер и Меркель, премьеры Блэр да Камерон, несмотря на всю их разницу. Не говоря уже о никому не известных лидерах правящих партий таких стран, как Норвегия или Швейцария.