– Нестор, брось ты это, – устало отозвался отец Глеб из дальнего конца комнаты. – Жар у него сильный и не спадает. Опасно, самим нам, увы, наверное, не справиться…
– Это все потому, что вы кровопускание не дали провести!
– И правильно сделал, – не уступал батюшка, – потому как ты больше привык кадавров разделывать, а к живому человеку, я тебя со скальпелем подпускать, извини, побаиваюсь. В больницу его нужно везти, да побыстрее.
– В больницу?! – возмутился Барабанов, едва не проглотив окурок. – Да вы в своем ли уме, отец Глеб? Они же только этого от нас и ждут! Наверняка там все уже кишит шпиками! Этот негодяй… – Он тревожно обернулся на дверь и понизил голос: – Этот негодяй Рафиков уж точно об этом позаботился. Мы не можем отдать Романа Мирославовича прямо к ним в руки, да еще в таком беспомощном состоянии.
В подтверждение его слов сыщик снова громко застонал и, разметав руки в припадке горячечного бреда, едва не снес приготовленные Нестором медицинские склянки. Друзья навалились на него, с трудом удерживая Муромцева на кровати. Спустя минуту, когда он обессиленный вытянулся на простыне, они дружно выдохнули, Барабанов принялся обтирать пот со лба больного, а отец Глеб заменил вымокшую насквозь подушку.
– Я и сам ему тут обеспечу достойный уход. Не хуже любой сестры милосердия, – продолжал настаивать Нестор. – А живые от мертвых не сильно и отличаются, органы все те же. Только вот мне кажется… Вы видели что происходило с Романом Мирославовичем за пару минут до приступа? – Отец Глеб нехотя кивнул, Барабанов продолжал: – Он стал как будто сам не свой от слов этого… бульдога! Мне кажется, что приступ вызвала какая-то психическая реакция… Только вот что это было – ума не приложу. Что вы так помрачнели? Да не буду я кровопускание делать! Полно вам уже!
Муромцев неожиданно вновь забеспокоился, замотал головой, повторяя что-то неразборчиво. Коллеги озабоченно приблизились к больному, прислушиваясь.
– Бекас… Бекассс… – мучительно тянул Муромцев, хмуря побледневший лоб.
– Это что же, Роману Мирославовичу охота мерещится? – сказал Барабанов и в недоумении почесал затылок. – Никогда за ним такого увлечения не замечал…
Он вопросительно посмотрел на отца Глеба, пребывающего в глубокой задумчивости. Священник жестом призвал его к молчанию, тяжело вздохнув, подошел к образу, занимавшему почетное место в углу комнаты, после долгой паузы перекрестился и, наконец, обернулся к нетерпеливо ожидавшему Барабанову.
– Мне кажется, я понимаю, в чем дело. Случившееся этой ночью своими корнями уходит в прошлое нашего друга, и, видимо, это прошлое не дает ему покоя и по сей день. Думаю, тебе необходимо узнать, что случилось пять лет назад…
Больной вновь застонал и нахмурился, шевеля губами. Отец Глеб угадал все совершенно верно – Муромцеву виделись картины былых дней. В своем бредовом видении он снова стал молодым, седина еще не поселилась на его висках, а походка не отяжелела. Он был перспективным сотрудником, недавно поступившим в петербургское отделение уголовного сыска. Работа обещала продвижение по службе, дома ждала молодая жена, и это ощущение было новым и приятным. Всего через полгода после сыгранной свадьбы к Муромцеву пришел его первый большой успех – дело Пчелинцева.
Пчелинцев был серийным убийцей и грабителем, жертвами которого становились в основном торговцы антиквариатом, и молодому сыщику пришлось создать целую агентурную сеть в среде перекупщиков и коллекционеров, чтобы вычислить осторожного и изворотливого преступника. Дедукция и сложный анализ в итоге сделали свое дело, и убийцу поймали с поличным, а Муромцев получил долгожданное приглашение на службу в главное управление. Дело Пчелинцева было очень громким, о нем писали в газетах, говорили на улицах и во дворцах. Успех в его расследовании, да еще и достигнутый такими прогрессивными методами, принес молодому сыщику славу, которая пришлась по душе далеко не всем.
Яков Бекасский, товарищ и помощник начальника сыска, принял нового сотрудника кисло. Ему сразу стало ясно, что этот не в меру энергичный здоровяк с дедуктивными фокусами метит на его место, и даже более того, вполне способен добиться в этом успеха.
Новые коллеги невзлюбили друг друга с первого взгляда. Муромцев считал соперника «кабинетным шаркуном» и «паркетным чинушей», презирая его за рыхлость, интриганство и отсутствие опыта работы на улицах. Бекасский действительно не мог похвастаться раскрытыми громкими делами или глубоким знанием повадок преступников, зато он прекрасно знал, что вовремя поданное на подпись прошение или почтительно поднесенный нужному человеку отчет способны привести к новым чинам ничуть не хуже, чем месяцы утомительной слежки и рискованные операции по поимке преступников. Бекасского перевели из министерства несколько лет назад, и после этого он двигался наверх по службе, словно маслом смазанный, и всегда выходило так, что сыщики, голодные и злые от бессонницы, мерзли по подворотням, выслеживая негодяев, а премии, чины и сердечную благодарность начальства получал он, Бекасский, который ловко подавал чужие успехи как плод собственного «гениального руководства». Сыщики недолюбливали этого аккуратно причесанного, жеманно вежливого человечка, но бросать ему открытый вызов боялись. Тень некой могучей протекции, неизвестно чьей, но не подвергаемой никем сомнению, стояла за скромной фигурой Бекасского и оберегала его от мести коллег. Он уже прочно уселся в кресле помощника начальника и терпеливо готовился пересесть в кресло самого начальника сыска, когда появился этот наглый выскочка Муромцев и смешал ему все карты.