Они брели уже в березовой рощице, прокладывая себе дорогу сквозь глубокий снег. Странная обстановка для такой беседы, усмехнулся про себя Найджел.
– Какие красивые эти деревья, правда? У нас на заднем дворе тоже одно росло. Все в саже. Словно хорошенькая негритяночка.
– Вы были любовниками? – спросил Найджел.
– Нет. Так решила Бетти. Но и я не стал бы распыляться на это. Свадьба или ничего, сказал я. И теперь у меня – ничего.
Мало-помалу Найджел начинал понимать странную притягательность Вилла Дайкса для Элизабет. А ведь сначала он отнес ее на счет некоего вздорного извращения с ее стороны. Но Вилл, теперь это ясно, был для нее не просто новым капризом, он был ее новым миром. Образное мышление сочеталось в нем со стойкой заурядностью и кодексом чести, который она никогда не встречала раньше. Но и это было не все. Дайке вызвал внутреннюю борьбу двух сторон ее сущности – терпимости и недостатка иллюзий. Он вылечил бы ее. Ко всем остальным мужчинам, которых встречала Элизабет, она начинала испытывать преклонение, которое слишком легко сменялось страстью, а затем – презрением. В отличие от Дайкса, все они были просто не способны почувствовать к ней то же самое, вызвав этим в ней самой уважение к себе. Более того, сама сила страсти Элизабет и ее полная самоотдача отпугивали заурядного волокиту. Такие мужчины, неспособные на такую глубину чувств, боялись увязнуть так же глубоко, как Элизабет, она всегда оставалась ни с чем. Но Вилл Дайке, предположил Найджел, не был ни потрясен, ни напуган: хотя физически Элизабет и могла бы поработить его, какая-то его часть все равно оставалась бы независимой и самодостаточной.
Да, Вилл Дайке олицетворял для нее ту цельность и постоянство, за которыми гонится каждый, при любом уровне развития. Впрочем, это не значило, что он не мог ее убить.
– Вы понимаете, – произнес Найджел после долгой паузы, – что полиция заподозрит вас?
– Заподозрит в убийстве Бетти? Им не привыкать. Никогда не упустят случая задеть парня из рабочего класса.
– Не поэтому. Они скажут, что это – преступление на почве ревности и что вы были ее любовником, а убили от ревности, потому что она бросила вас ради доктора Богана. Самое интересное, что их рассуждения в подобном русле часто оказывались правильными.
Вилл Дайке сплюнул:
– Какая дрянь! У меня чувство, что теперь мне не отделаться от всего этого. Я – и убил Бетти! Что ж, будет мне уроком не бросать родных мне людей.
По молчаливому согласию они повернули обратно к дому.
– Вы думаете, я бездушный, мистер Стрэнджвейс? Мне надо было сказать, что теперь, когда Бетти нет, моя жизнь кончена? Можете думать все, что хотите. Я счастлив. У меня есть книги, которые я пишу, и у меня есть Бетти – в моем сердце, – чтобы идти дальше. Ребята вроде меня, мы привыкли к грубой изнанке жизни. Не то что эти, тепличные, – он показал большим пальцем в сторону дома, – которые думают, что пришел конец света, стоит лишь погаснуть электричеству.
– Я бы не сказал, что Эндрю Ресторик – тепличное существо.
– О, он не так уж плох! Но он всегда бежит, стоит только случиться чему-нибудь плохому. Нет, они не прошагали по жизни и сотни миль. Взгляните на всю эту дрянь. – Дайке поддал ногой снег. – Там, откуда я родом, дети катают снежные шары – с камнями внутри; там твоей одежде не хватает тепла, а огонь плохо греет; там случаются забастовки и совсем немного денег в конверте по пятницам. Об этой жизни не складывают песен. Но что из всего перечисленного знают эти бездельники? Может, вот проклятое неудобство – горят трубы! И они все подымают такую суматоху, будто наступил Всемирный потоп, и тогда-то они посылают за одним из нас, чтобы им все починили. Или, не дай бог, поезда немного опаздывают, а эта кривляка Эйнсли опаздывает в город, на встречу с прекрасным специалистом, и вот она…
– А на вас это разве не распространяется? – предположил Найджел.
– На меня? А какое она имеет ко мне отношение?
– Вы же оба постоянно оказываетесь в дураках, судя по вашему поведению за ночь до случившегося.
– Мне не нравится ее манера делать намеки! Я тогда не знал, на что она намекала. Я думал, это была самая заурядная ревность.
Найджел сдержался, чтобы не улыбнуться. Сама мысль о том, что этот квадратный человек со своей намасленной челкой, грубой кожей и еще более грубыми манерами стал яблоком раздора для двух элегантных женщин, вызывала в нем смех. Оно бы и могло быть так, да только Вилл Дайке слишком уж себя превозносил.