Блаунт со значением посмотрел на Найджела, повернувшись к телефону.
– Из этого ничего не следует, – сказал Найджел, больше от упрямства, чем из-за убеждения. – Эндрю мог сойти на другой станции. Может статься, он вообще не садился на поезд. Если они и соучастники, то ни за что не поехали бы в Лондон вместе.
– Вариантов нет. Наша гипотеза единственно правильная. Боган убил Эндрю Ресторика. И теперь ему не уйти – на этот раз.
Набрав номер Нью-Скотленд-Ярда, Блаунт отдал распоряжения. Розыск врача Дэниса Богана должен был быть ускорен. Каждый порт и аэропорт должен попасть под наблюдение. Теперь это было только вопросом времени…
Однако проходил день за днем, минула неделя, но и следа живого Богана или мертвого Эндрю Ресторика не было. Они оба исчезли, будто впитались в снег, что надежно укутывал тот продуваемый всеми ветрами край.
Глава 21
Любимая, наши сердца были слеплены так,
Будто два близнеца из единого Счастья,
Что живут, потрясенные им, как один.
Найджел придавал погоде большое значение. Впоследствии он признавался, что холод этих двух зимних месяцев начисто сковал его мозг, нарушив его нормальную работу. Даже когда ему в лицо полетели большие хлопья истины, это не произвело никакого впечатления на его оцепеневший рассудок. Но, как бы мало Найджел ни доверял ему, через десять дней после исчезновения Эндрю и Богана ему явилась разгадка дела Ресториков – когда полицмейстер Филипс, взглянув на небо с невесомой чародейской искушенностью сельского человека, заметил: «Скоро погода переменится, мистер Стрэнджвейс».
Перед мысленным взором Найджела вспыхивали, проносясь, мириады образов. Их первый приезд в Истерхем. Игрушечный теремок Дауэр-Хаус, усыпанный снегом. Белоснежные волосы Клариссы Кэвендиш, гордо уложенные над сверкающим алмазными блестками лицом. Вот они с Биллом Дайксом прохаживаются в лоскутке березовой рощицы. Вот Эндрю лепит снеговика, а Эвнис Эйнсли пытается кокетничать. Джон Ресторик крадется сквозь сад со своим духовым ружьем. Хивард, что стоит у окна, уставившись на ровный и ужасающе белый пейзаж, оборачивается, протестующе морщась, на неверную ноту Присциллы у рояля. Шарлотта, в веллингтонах и с корзинкой на руке. Доктор Боган стряхивает с воротника снег, в последний раз входя в холл.
«Навалило снегу, снег да снег кругом, снег да снег». Именно снег укрыл это расследование своим покрывалом, на каждом углу превратившись в сугробы. Это не просто снег, это «снег». За последнюю неделю, если они и не сделали ничего, то блаунтовское расследование хотя бы открыло великую порочность характера Дэниса Богана. Теперь развеялись сомнения, что целые годы Боган, с его гением, существовавшим, как сплав тончайшего коварства и авантюризма, использовал свое профессиональное положение как прикрытие для кокаиновых поставок и шантажа. Отдел по борьбе с наркотиками наконец вычислил и накрыл его оптовиков и источники их товара. Блаунт, допрашивая одного за другим всех из длинного списка пациентов Богана, раскрыл малейшие детали его работы. Наверное, самым опасным даром Богана был нюх на подходящих для дела жертв. Блестящая картина его терапии была гениальна – настолько блестяща, что его не могло затронуть ни одно подозрение. Но при всем этом интимные подробности, которые он выяснял в ходе лечения, часто использовались как материал для шантажа. Та женщина, которую описывала подруга Эвнис, была лишь одной из нескольких агентов, на которых Боган опирался при шантаже. Он выбирал своих жертв с большим умом. Это были люди, всегда сильно боящиеся разоблачения – как правило, молодые женщины, дочери богатых родителей.
Но самой ужасной стороной деятельности Богана было его злодейское распутство. Его обычные гонорары за профессиональное лечение позволяли ему быть богатым человеком, не нуждающимся в незаконных связях на стороне. Следствие Блаунта с лихвой доказало очевидность того, что Боган подходит под описанного Эндрю человека, упоенного злом для своего личного блага. Он придавал значение не богатству и положению в обществе, а страшному наслаждению разрушением человеческого тела и души. За непроницаемым фасадом этой личины выдающихся заслуг и самодостаточности скрывался неуемный вкус к власти, гений, столь извращенный, что мог чувствовать этот вкус только в противоестественных условиях.