(В первом варианте книги я писал, что после процесса 1938 года мой дед по матери, известный московский врач Лев Захарович Зелькин, усиленно лечил меня, месяцами давал какие-то лекарства и в конце концов вынужден был положить в детскую психиатрическую клинику. Я даже пропустил учебный год. Ночные кошмары я помню, но почему мудрый врач был вынужден обратиться к профессиональным психиатрам — понимаю только теперь. Видимо, были основания. Из первого варианта книги эту историю я убрал: умудренный товарищ сказал, что упоминание о детском психическом расстройстве опасно, это может дать основание теперь упрятать меня в психушку. На основании анамнеза.)
Идут годы, слабеет, конечно, память, жалею, что не записал какой-то эпизод, когда помнил отчетливо. Какие-то имена забываются, но все же не жалуюсь я на память, а вот ни одного товарища по второму классу ташкентской школы № 60, где учился, не помню. Ослепшая в старости моя учительница недавно написала, как я упал в бочку с мазу том… И этого я не помню. Это стерлось, как многое второстепенное, что было в 1937-м и 1938-м. Спасло меня то, что медики называют трудотерапией. Я поступил в автомобильный кружок Дома пионеров, там мы работали на всех станках, освоил я автодело и построил два первых в стране мотороллера. Тогда они назывались еще скутерами. В каком-то довоенном номере журнала «Пионер» была даже моя фотография к статье «Пионеры умеют работать». Через три года в лагере Гушосдора НКВД СССР № 2 я стал автослесарем, и это спасло мне жизнь.
Нет, главное я помню! Помню!
Сознание и память — почти синонимы. Сознание, лишенное памяти, — абсурд. В полном сознании я пишу эту книгу для самого массового читателя.
О памяти
До сих пор мне иногда кажется, что вот-вот откроется дверь и войдет отец. Молодой, стройный, с запыленным смуглым лицом, усталый после дальней поездки в открытой машине по невероятно пыльным дорогам тогдашнего Узбекистана. Войдет усталый и улыбнется мне, мгновенно стерев с лица все свои заботы и тревоги.
Умываться он любил во дворе под краном голый до пояса, делал это быстро, тщательно, но с каким-то особым удовольствием. Спортивно, как мы сказали бы теперь. До сих пор мне кажется, что он может войти, кажется, что я не удивился бы этому.
А в детстве я ждал. Раза два или три случалось, что какой-то человек со спины мне виделся похожим на отца, я долго шел за ним, боясь забежать вперед, потому что в глубине души неосознанно и неотвратимо боялся разочарования. Чары ожидания и самообмана были потаенные, сладкие, и я мог долго идти за незнакомцем. Однажды в Москве на Пятницкой улице я и вовсе увлекся, сел за незнакомцем в трамвай и продирался сквозь толкучку, радуясь заслонявшим его спинам. У Покровских ворот я увидел лицо незнакомца, оно было совсем чужое, но такое же усталое, как у отца.
Давно уже я старше своего отца и никому не поверю, будто ребенок может забыть родителей. Память живет в каждом из нас вечно. Почти от рождения до самой смерти.
Я хорошо помню отца, но знал о нем мало, и несколько десятилетий ушло на то, чтобы понять его характер, мотивы поступков и слов. Я сижу в архивах, читаю старые книги и журналы, разыскиваю людей, знавших отца в разные периоды его жизни. Теперь все чаще люди сами находят меня по книгам, по статьям, по фильмам. Меня разыскивают через официальные организации, через редакции и Союз писателей.
— Почему вы не пишете книгу об отце?
— Книг у меня много, отец один.
Конечно, это отговорка, лукавая отговорка, чтобы скрыть страх перед книгой, главной книгой, которую редко кому удается написать.
Все ли знают, что ничто в истории не исчезает бесследно, что даже при теперешнем развитии науки и техники, при всех ужасающих средствах уничтожения человечество легче лишить будущего, нежели прошлого, хотя намерения эти одного корня.
Пока на земле есть люди, прошлое не истребить. Человек стал человеком, когда научился передавать и перенимать опыт памяти. Чем вернее, точнее в деталях наша память, тем действеннее, тем полезнее для общества.
История. История, лишенная подробностей, никому не наука.
Жажда помнить все — отличительная черта того биологического вида, к которому мы принадлежим. Чем иначе можно объяснить наш постоянный обмен знаниями обо всем прошедшем и ушедшем навсегда? А память на клеточном уровне? Чем выше уровень генетической памяти, тем выше организм.