Большие люди выслушивали меня, говорили «бажарамиз» — сделаем, но не делали ничего. Ташкент не хотел.
Тогда я написал письмо Н. С. Хрущеву. Очень горжусь формой и содержанием того письма. Оно явно было доложено Никите Сергеевичу, потому что очень скоро в «Правде» появилась редакционная статья «Верный сын партии».
Не могу умолчать и детали, весьма характеризующей время и нравы. Задание «Правда» получила срочное и сразу связалась со мной. «Кто может написать?»
Я назвал двух ташкентских историков, но редакция спешила. «А вы бы не смогли дать нам материал для статьи?»
Статью я написал полностью, но заголовка не предложил. Дежурный редактор отдела прочел ее, одобрил и стал придумывать, как статью озаглавить. В тексте нужной фразы он не нашел и приписал две строки: «Память об этом верном сыне ленинской партии навсегда сохранится в сердцах советских людей».
Заголовок был найден, но ни редактор, ни я не ожидали последствий. А они оказались замечательными: на другой день после выхода газеты ЦК КП Узбекистана и Совет Министров республики приняли постановление об увековечении памяти А. Икрамова. Как же иначе, если «Правда» сказала, что память навсегда сохранится?
Кстати, это была единственная за всю историю «Правды» статья с рубрикой «К шестидесятипятилетию со дня рождения». Так я заставил Рашидова считаться со мной. Узбекский писатель передал мне слова Рашидова, сказанные затем в узком кругу: «Если б наши дети так заботились о нашей памяти».
Писателю этому я в общем-то доверял и не сдержался: «Для этого нужно, чтобы отец был таким, как мой».
Дело моего деда
…Я перечитал написанное, даже то, что осталось в этом варианте о царской администрации: не упростил ли я противостоящие силы, не получились ли представители власти более циничными и примитивными, нежели они были в действительности? Наверное, эта мысль не беспокоила бы меня, если бы — я должен вновь подчеркнуть это — не вполне определенная теперь тенденция идеализировать дореволюционную Россию, ее нравы и устройство, ее колониальную политику.
Я взялся за папку, где лежит толстенное «Дело Туркестанского Охранного Отделения об обысках и арестах бывшего члена 2-ой Государственной Думы Абду-Кариева и его единомышленников за пропаганду против государственных идей, на 226 листах, начато 30 января 1909 года, по описи № 40».
Удивительно легко, даже не легко, а просто само собой попало это «дело» на мой стол, словно оно само искало меня, хотя принес его конкретный человек и рисковал при этом.
…А вчера позвонила мне совершенно незнакомая женщина и сказала, что в Москве проездом, что мама попросила разыскать сына Акмаля Икрамова, чтобы передать ему брошюрку с речью отца и еще какие-то газетные вырезки и бумаги, связанные с памятью о нем.
Это ведь надо! Сколько лет хранить, с какой опасностью не считаться! Нет, неистребима в людях память, и только она может противостоять одичанию. Люди часто не понимают этого, а только чувствуют.
…Опять перечитываю титульный лист охранного дела «…За пропаганду против государственных идей». Вновь обращаю внимание на существование в России государственных идей, самого этого понятия. В какой еще стране они были? В чем же они заключались, государственные идеи, и за что мулла Абду-Кариев, недавний член высшего законосовещательного органа империи, совсем недавно распущенного, был закован в кандалы? Вторая Дума, впрочем, сильно сердила охранку, разгневала Столыпина, он наказал ее, и в Туркестане сделали выводы. Периферийный чиновник всегда активней в ревностности в делах государственных, равно и в лихоимстве.
«Шифр Департамента Полиции. Текст телеграммы, отправленный 2 февраля 1909 года в 2 часа пополуночи.
Петербург.
Директору Департамента Полиции. Лично. Бывший член второй Государственной Думы от туземного населения Ташкента мулла-имам Абду-Рауф Кариев уличается в противогосударственной агитации за вооруженное восстание целях отложения Туркестана от Империи Точка Кариев и выясненные розыском четыре его соучастника также как и он преподаватели туземных школ Ташкенте мною арестованы Точка По обыскам обнаружена обширная переписка и большое количество изданий на персидском тюркском и арабском языках Точка Значение обнаруженного в смысле вещественных доказательств материала для розыска может определиться только подетальном разсмотрении всего отобранного переводчиками Точка Охранное разследование возбуждено Начальник Отделения Л. Квицинский».
Не знаю звания Квицинского, он появляется в документах редко, чаще фигурирует штабс-ротмистр Лалетин, отсюда в предреволюционных главах возник у меня полковник Лелютин. Реальный Лалетин же — автор «дела» моего двоюродного деда — фальсификатор и провокатор. Можно бы на этих страницах показать его сотрудников и приспешников в сочетании правды с домыслом. Если это будет надобно.
Для публициста же очень важно отметить следующее: «По обыскам обнаружена обширная переписка и большое количество изданий на персидском, тюркском и арабском языках». (Уже криминал, на непонятных языках читают и пишут, канальи!) «Значение обнаруженного в смысле вещественных доказательств материалов для розыска может определиться только по детальном разсмотрении всего отобранного переводчиками». (Вот оно, сначала взять, а потом видно будет. И это девятый год. И это в отношении лица хотя и потерявшего депутатскую неприкосновенность, но весьма видного, уважаемого, пользующегося влиянием.)
В деле много имен людей, стоящих по обе стороны не баррикады, конечно, а только барьера, решетки, которая разделяет карающих и караемых.
«Его высокоблагородию Н. Н. Караульщикову.
Милостивый Государь Николай Николаевич!
Впоследствии личных переговоров и нашего взаимного соглашения направляю Вам, Милостивый Государь, подателя сего — моего секретного сотрудника по кличке „Оренбургский“, владеющего туземными наречиями, для розыска в уезде по известному Вам делу Кариева и других…»
По делу моего двоюродного деда допрашивались многие.
Их дети, внуки, правнуки, праправнуки вряд ли узнают по именам своих предков, ведь узбеки не наследовали фамилий, и полагаю, что это избавило многих от серьезных неприятностей, связанных с неправильным происхождением.
А дети тех, кто допрашивал, содействовал полиции, кто доносил, Переводил и вообще служил? Им тоже не нужно было устанавливать прямых связей с родителями. Не с точки зрения детей я пишу это, а с точки зрения нас, родителей.
Историю дела моего двоюродного деда можно начать с того, какие важные люди собираются в белое кирпичное здание под голыми тополями. Февраль. У дувалов не стаял снег, булыжник мокрый. В фаэтоне приехал отдельного корпуса жандармов ротмистр Осипов, на своих лошадях, а кто и пешком, если жил поблизости, прибывали к назначенному хмурому утреннему часу переводчик при управлении канцелярии генерал-губернатора Бактий Галиевич Илькин, переводчик пониже рангом из ведомства градоначальника Шакирджан Согдиев Ишаев, помощник пристава 2-го участка туземной части Ташкента Султанбек Абдулганиевич Яушев, надворный советник Таирбек Киязбеков и другие компетентные люди.
Предстояло сличение почерка муллы, сарта, жителя г. Ташкента Мухамеда-Рахима-ходжи-Нурутдина Ходжаева с почерком, коим написаны письмо и прокламация от имени депутата мусульман г. Ташкента Кариева, начинающихся словами (в русском переводе) первое: «Любезный брат» и второе «О смиренные мусульмане».
Было установлено, что это не подлинник, а копия с письма, которое «по своему стилю и отдельным выражениям могло быть написано сартом, знакомым с революционными воззваниями на татарском языке».
Допрашиваемый, тридцатилетний учитель, живший подле Шейхантаура, совсем рядом с махаллей моих предков, был еще имамом своей махаллинской мечети, имел детей и младших братьев, которых содержал после смерти своего отца.
Образование арестованный получил в Ташкенте и в Бухаре, ранее не был судим, к дознаниям и следствиям не привлекался. Он показал, что деда моего двоюродного знает с детства, учился у него высшей премудрости незадолго до отъезда учителя в Санкт-Петербург. Дружить с ним не дружил, ибо неровня ему. В гостях Кариев всегда занимал почетное место, а он сидел поближе к двери. Еще он показал, что Кариев перед отъездом своим сказал в мечети народу, что в Государственной думе он приложит все свои старания и свой ум к тому, чтобы добиться всего хорошего для населения, но свои требования он выскажет только такие, какие будут в пределах закона. Вернувшись, он говорил, что Дума распущена по воле государя и что наш край теперь лишен возможности докладывать о своих нуждах, а при существовании Думы Туркестанский край мог бы добиться улучшения для своих жителей.