В общем и целом, жизнь налаживалась, что заставляло с каждым днем всё больше и больше ждать от нее пинка под задницу.
Он пришел.
В лице Сокджина-шши, который пришел на наши пятничные посиделки вместе с Намджуном-шши, многозначительно переглядывался с ним и Чонгуком весь вечер, из-за чего те двое слиняли всего через час после начала. Я тоже собралась потихоньку свалить, но мой бывший преподаватель ловко схватил за шкирку и усадил обратно. Ну ладно.
- Всё же вы из-за меня пришли, - печально резюмировала в ожидании скучной полуторачасовой лекции. Почти все наши встречи оканчивались тем, что Сокджин-шши с упорством носорога пытался мне объяснить туманными намеками то, чего я упорно не могла понять (как минимум потому, что не слушала).
- Чонгук сказал, что ты наложила вето на обсуждение Юнги с ним, - и ехидно осклабился. Зараза. – Меня ты слушать будешь.
- Почему это? – ну так и я уже не тот зашуганный ребёнок, мне почти двадцать два, за плечами внушительная школа жизни. Сокджин-шши жестом фокусника подозвал официанта и торжественно заявил.
- Потому что мы с тобой сейчас напьемся вусмерть!
И кто такому противиться будет?
***
О чем бы не шла речь в том баре, но несколько часов моей жизни будто выпали из моей головы. Пришла я в себя на пороге дома, отчаянно цепляясь пальцами за вешалку и смутно понимая, что если еще хоть немного потяну, то она отвалится. Рядом стоял откровенно ошарашенный степенью моего опъянения Юнги и, кажется, не знал, с чего начать – то ли отцепить меня от вешалки, то ли помочь снять обувь, то ли просто взвалить на плечо и отнести в ванную, где запереть до утра.
- Это я еще не пьяна, - неторопливо объясняю, - Сокджина-шши в такси вообще заносили.
- То есть ты добиралась домой на такси? – со вздохом облегчения. Мне приходится отвести руки от вешалки, чтобы показательно развести их в стороны. Несчастное приспособление всё же отваливается от стены.
- Не помню. Ой. Я её завтра… сегодня… прибью назад, короче.
- Что ты вообще делала с Сокджином? – с каким-то отчаянием спрашивает опекун, помогая выпутаться из куртки. Внезапно на меня накатывает грусть и я очень незаметно (ага, как же) принимаюсь шмыгать носом.
- Он мне мозги на место вставлял, - на самом деле, это единственная фраза, которую я запомнила из разговора с Сокджином-шши. Грусть накатывает совсем уже неконтролируемо, и я всхлипываю. - Он меня дурой назва-а-а-ал. И сказал, что хоть у меня должны быть стальные я…
- Хватит, я понял, - куртка летит на пол, ботинки тоже, а опекун тихо ругается себе под нос. Мои всхлипывания обретают конкретную причину – я наконец-то вспоминаю, почему вообще пила и что чувствую к этому замечательному мужчине, и вот тогда начинается неконтролируемое слезовыделение с тихими подвываниями.
Самое плохое то, что я отлично понимаю, как же мне завтра будет стыдно за эти слёзы, за истерику и то, насколько трепетно и близко ко мне этот чертовски горячий мужчина.
- Чшш, ну ты чего, - и неловко по спине ладонью, приобнимая второй рукой, - что-то из ряда вон выходящее должно было случится, чтобы ты так… расстроилась.
А в ушах – словно вода. Все звуки будто и слышу, но они так далеко, так непонятны, а вот близко и четко – изгиб шеи, терпкий запах, острая ключица.
И кожа под губами такая соленая…
- Ты что творишь? – шепчет с такой неожиданной уязвимой болью в голосе. – Настолько перепила?
- Я этого столько лет хотела, - выдыхаю нервно, пока дрожащими руками как можно крепче цепляюсь за его рубашку. – Почти что все те пять лет, возможно, даже с того дня, как ты меня подобрал.
- Ты просто пьяна, - пытается уговорить, пока я нервно расстегиваю пуговицы, обнажая такую восхитительно нежную кожу. Надо же, выглядит худым, а на деле есть чем полюбоваться. – Тебе стоит выспаться, и только тогда…
- Что? Снова будешь делать вид, что меня не существует? Или что я для тебя всего лишь ребёнок? – вдумчиво вожусь с последней пуговицей, но и она падает жертвой моего упрямства. Покачиваюсь, чуть не падая на левую сторону, и расстроено понимаю – и правда пьяна. Вот только действия мои вполне осознанные и обдуманные давным давно, даже если трезвой я запрещала себе это принимать. – Я устала от этого. И уйти хочу, как только найду жилье, - Юнги на этих словах содрогается, и я только грустно улыбаюсь. – Да уж, простите, вам придется искать себе новую домработницу… А деньги за колледж я обязательно отдам.
- Остановись, - когда я с него рукава рубашки стягивать начинаю. Но только просит, сам и пальцем не шевелит. Вот только смотрит так, как редко получалось словить, с непонятной тягучестью в потемневшем взгляде. – Неужели ты и правда думаешь, что мне важно только это? Уборка и готовка? Я думал, мы разобрались с этим уже давно.
- Нет, еще стирка, покупки и много чего другого, - только бы он не заметил, как у меня пальцы трясутся!
- Малышка, - шипит сквозь зубы, прикрыв глаза, когда я стягиваю с себя мокрую от пролитого алкоголя майку и прижимаюсь к его голому торсу своим, - в последний раз предупреждаю – остановись. Я не хочу, чтобы всё было так…
- Ни. За. Что.
И когда получается словить его губы своими, мозг наконец-то отключается.
***
Почему-то я твердо уверена, что просыпаться не хочу.
Вот только я же не тюха слабохарактерная, я – закаленное улицей дитя, прошедшее не самую легкую школу жизни. Если есть проблема – встреться с ней лицом…
Только если это не лицо твоего опекуна.
Зажмуриваюсь обратно под его тихий смех и со стыдом осознаю собственную (и не только) обнаженность. Юнги проводит горячей ладонью по моей спине и притягивает поближе к себе, почти что заставляя уткнуться пылающим от унижения лицом ему в плечо.
- С добрым утром.
Я хочу умереть.
- Чего ты, маленькая? – когда я в почти что истерике срываюсь на скулеж, и невесомо плеча касается губами. А дальше встревожено: - Или ты ничего не помнишь?
Вот дело как раз в том, что я помню.
И как рыдала, и как раздевала, и как без какого либо стеснения раздевалась сама, и как говорила-говорила-говорила, не фильтруя ни единой мысли, ни единого слова или воспоминания, которые глодали мою душу из года в год и были связаны непосредственно с Юнги.
И как он в конце концов ответил на поцелуй, притянул к себе близко-близко и горячие ладони огладили спину и бока. И как касался ласково, почти что каждую минуту спрашивая, не против ли я его рук, его губ на себе, не стыдно или страшно, и как больше нравится… А мне как раз стыдно и было – от его ласкового шепота прямо в душу, от нежных поцелуев всё ниже и ниже, от умелых рук, которые были, казалось, везде…
- Так помнишь, или нет? – хотя ответ уже знает, вон как самодовольно ухмыляется. Издаю невнятный писк и сползаю еще ниже, накрывая одеялом голову.
- Мы не переспали.
- С технической точки зрения – нет, - уклончиво отвечает, - но всё равно это был секс.
Будто бы мне от этого легче!
- Но можем это исправить, - и ловким движением вытягивает меня из-под одеяла обратно. – Эй, ну что за ребячество? Открой глаза.
- Ни за что, - вот только возмущения в его голосе не слышно, разве что только ласковую смешливость. – Я открою их только тогда, когда окажусь здесь одна.
- Вообще-то, это моя комната, - медленно отвечает, одновременно ведя кончиками пальцев по позвоночнику, - и я отсюда никуда уходить не собираюсь, - довольно заканчивает коротким поцелуем в макушку. – И я был бы очень рад, если бы и тебе не захотелось отсюда уходить.