Кажется, я не продержусь так долго и снова окажусь на улице.
***
Воскресенье. Наконец-то, да, наконец-то я смогу отработать полный рабочий день и получить оплату. Но сейчас нужно поднять себя с кровати, пойти на кухню и сделать какой-нибудь суп и, наверное, стоит сегодня сделать что-то с грибами. А еще вчера в холодильнике появился перец, его можно нафаршировать легким салатом…
Голова немного кружится, пока я мою грибы, и приходится часто мигать, но противные черные точки перед глазами не пропадают. Я знаю это состояние, у меня было подобное, когда меня заперли в карцере на неделю, снабжая при этом только водой и черствым хлебом. Увы, я слишком хорошо помню все ощущения.
— Ты чего всегда в такую рань подрываешься? — Юнги-шши вежливо стучит в дверной косяк, опираясь на него плечом. Даже в воскресенье он выглядит так, будто провел часа три перед зеркалом, а это всего лишь пижамные штаны и футболка. Везет же человеку, а.
— Доброе утро, — вспоминаю, что почти всю неделю, что здесь живу, его не видела. — Привычка просто.
Он кивает, еще несколько секунд смотрит на то, как я нарезаю грибы, и тихо уходит. Я с облегчением выпускаю из рук нож…
И через несколько секунд почти падаю на пол сама.
— Что случилось? — как он успел? Вроде бы вышел только, как он успел меня поймать? Дергаю плечами, пытаюсь сбросить чужую руку, и нехотя отвечаю:
— Голова закружилась.
— Врач нужен? — подводит к креслу, усаживает и протягивает бутылку с водой.
— Нет, всё в порядке.
— Ладно, — кивает, принимая мой ответ, берет нож и начинает резать грибы под моим удивленным взглядом. После почему-то хмурится.
— Это все?
Медленно киваю, боясь сказать что-то. Мужчина напряженно пересматривает продукты на рабочем столе, почему-то ведет указательным пальцем по картофелинам и спрашивает:
— Почему здесь всего на одну порцию?
И в голосе что-то такое… неприятное. Ежусь под его взглядом, опускаю взгляд в пол. Молчу.
— Я хочу услышать ответ, — подходит ближе, нависает сверху, и я рефлекторно закрываю руками голову. Молчание длится, наверное, добрых три минуты, и когда я слышу голос Юнги-шши, мне почему-то становится еще больше неуютно. — Я не собираюсь тебя бить. Никто больше не поднимет на тебя руку, пойми.
Легко ему говорить, ага. Я все еще прижимаюсь спиной к стене и не могу опустить руки. Не верю. Мужчина на это только вздыхает.
— Просто на будущее: ты готовишь для двоих, то есть для меня и себя. Если вдруг тебе будет плохо, ты сразу же говоришь мне, а не прячешь это. А сейчас иди в кровать.
Киваю, бочком по стене пробираюсь к двери и просто падаю на свой диван. Мне душно, мне непонятно и интересно, что решил сейчас делать Юнги-шши.
Чего я не жду, так это наваристого бульона с еще теплыми булочками и изумительно протушенного мяса. Тарелку ставят на журнальный столик перед диваном, командуют есть и следят за тем, чтобы и крошки не осталось.
Это после, годы спустя я узнаю, что Мин Юнги на самом деле просто злился на себя, что не заметил, не был рядом и не объяснил с самого начала то, что считал и так понятным. Что было очевидным для него, но не для оборванки из приюта, которая в его присутствии боялась дышать.
========== Game of survival ==========
There’s no surrender
And there’s no escape.
So are we the hunters?
Or are we the prey?
Жизнь кажется дерьмовой, когда тебе семнадцать и ты рукожоп.
Я разбила вазу. Смахнула слишком сильно тряпкой для пыли по столу, зацепила ею посудину и… бабах! Треск, грохот, Армагеддон — и всё это только в моей голове.
Теперь он меня точно выгонит.
На часах почти десять вечера, ужин почти остыл, и я слегка не знаю, что с ним делать — хозяин квартиры еще не дома, хотя и обещался к часам восьми прийти. Ну, хотя бы успею убрать вазу… то есть, то, что от нее осталось.
Входная дверь открывается с грохотом, и я невольно сжимаюсь — сейчас точно будут ругать, блин, да у меня уже чутье на это.
Юнги-шши вваливается в квартиру одним огромным комком. Пиджак помятый, галстук перекошенный, глаза усталые. Смотрит на осколки в моих руках, горько вздыхает и просто садится на пол.
Мне полный трындец.
— Есть что-то на ужин? — спрашивает спокойно и почти естественно, будто бы мы живем вместе уже давно, а не какие-то несчастные пять недель. Я неловко сжимаю пальцы и киваю в сторону кухни.
— Остыло уже. Сейчас разогрею.
— Да я что, сам микроволновку не включу? — еще раз вздыхает, стягивает наверняка дорогущие туфли небрежно, просто наступая на пятки, тяжело поднимается и идет мыть руки. — Ты ешь со мной.
— Но я уже…
— Ану цыц.
Окей, если Юнги-шши говорит цыц, значит цыц. Значит молча собрать разбитую вазу, выбросить, помыть тщательно руки и сесть за стол, где хозяин уже счастливо наминает рагу с тушеными ребрышками.
— Да не парься ты, — он лениво жует мясной пирог, запивает его мятным чаем и продолжает: — мне ту вазу бывшая подарила. Я её терпеть не мог.
Облегченно улыбаюсь, прячу усмешку за огромной чашкой и прикрываю глаза, чтобы не показать сытое удовлетворение.
Вот так и живем.
***
Мне полный, полнейший трындец.
Ну ладно, ваза или две тарелки, это еще было не страшно.
Да даже когда фарфоровый чайник я разбила, споткнувшись о порог, а чайник этот подарила мама Юнги-шши…
На часах почти три ночи, я иду домой пешком. Старенький телефон разрядился давным-давно, еще до начала времен, не то что моей смены в закусочной, и я хорошо помню, как Юнги-шши с нажимом в голосе объяснял, что возвращаться домой после 11 вечера в одиночку — никак. Простите, Юнги-шши, в этот раз я правда не виновата.
В квартире горит свет, на балконе четко просматривается силуэт мужчины, и я только обреченно киваю на требовательный подзывающий жест рукой. Сейчас будут ругать. Или просто дадут рюкзак с вещами и покажут на дверь. Блин. Ну блин же. Ну всё так ведь хорошо было.
— Разувайся и иди на кухню, — боги, сколько же он скурил, что так голос хрипит? — Я сейчас подойду. Поешь пока.
Какое еще поешь? Ну какое? Да я сейчас кусок в горло запихнуть не смогу, так мне страшно.
Это после, когда я буду гораздо старше, то пойму, что просто боялась физических наказаний, коими в приюте совсем не брезговали. И человек может сколько угодно говорить «Нет, я никогда не ударю тебя», я не поверю ему, даже будучи взрослой женщиной.
Но сейчас, когда я сижу на кухне и дрожащими руками держу чашку с почти остывшим чаем, я даже не думаю о причине страха. Просто подскакиваю прямо на стуле, видя взгляд почти черных глаз, в котором разобрать не могу ни единой эмоции.
— Рассказывай, почему опоздала.
Неуверенно поднимаю глаза, вижу всё тот же взгляд, прячу свой за чашкой и дрожащим голосом объясняю.
Что отработала свою смену хорошо.
Что собиралась уже идти домой.
Что меня остановил менеджер и попросил остаться на еще одну смену, ибо моя сменщица заболела.
Что телефон разрядился, а зарядку я оставила дома, а номер Юнги-шши наизусть я не помню, поэтому предупредить не могла…
Меня останавливают коротким и тихим «Хватит». Я послушно затыкаюсь, но, не выдержав, всё же прошу.
— Не отправляйте меня в приют. Пожалуйста.
Молчание длится слишком долго. Господи, да скажи же хоть что-то, я же сейчас от волнения упаду.
— Ты… — наконец выдает, и я инстинктивно сжимаюсь, пытаясь стать еще меньше и незаметней. — Боги, ну какой же ты ребёнок.
От удивления даже поднимаю взгляд, тут же снова пугаясь, когда мужчина быстро подходит ко мне.