Стук колес эхом отозвался под мрачными сводами Шатле. Вновь очутившись в стенах старинной крепости, он погрузился в неизбывную меланхолию, и Бурдо пришлось несколько раз дернуть его за рукав, чтобы он вышел из кареты. Глядя на сгорбившегося господина, тяжелой шаркающей походкой идущего к лестнице, мальчик на побегушках не узнал в нем блестящего кавалера, который, весело улыбаясь, каждый день бросал ему поводья своего коня. Словно манекен, Николя проследовал привычным путем, молча миновав привратника, папашу Мари, приведя оного в неизъяснимое волнение. Обычно Николя никогда не забывал сказать привратнику несколько добрых слов, которые тот ценил особенно высоко, ибо они являлись свидетельствами их дружеских отношений. Они вошли в дежурную часть. Бурдо пролистал текущие отчеты, затем, глядя Николя прямо в глаза, яростно хлопнул ладонью по старой дубовой столешнице.
— Ну, хватит! Возьмите себя в руки! Я никогда не видел вас таким подавленным, а ведь мы работаем вместе уже давно! Вспомните, вам приходилось выдерживать испытания и похуже — в вас стреляли, пытались задушить, похитить, грозились убить.
Николя изобразил улыбку, но она получилась жалкой.
— Действовать? А что вы хотите, чтобы я делал? Меня отправили охотиться и ухаживать за дамами!
— Совершенно верно! Этим вы и станете заниматься. Во всяком случае, Сартин должен думать именно так.
— А что, по-вашему, я должен делать по-настоящему?
Бурдо открыл шкаф, куда они вот уже десять лет складывали костюмы для переодевания, парики и прочие полезные мелочи; в их работе им нередко приходилось прибегать к этому арсеналу. Полицейские использовали костюмы, когда хотели остаться незамеченными во время слежки, или когда отправлялись с особым заданием в опасные уголки города. Инспектор извлек из кучи одежды стеганый жилет, веревочные наручни и мешковатый черный фрак, потертый до основы, с лоснящимися рукавами, отливающими на локтях зеленью; за фраком последовали башмаки на толстой подошве с медными пряжками, круглая шляпа с широкими полями, огромный старый парик, изготовленный, похоже, из гривы серого в яблоках коня, грубая льняная рубашка, белый полотняный галстук сомнительной чистоты, и грязноватые чулки. Отобрав вышеуказанные предметы одежды, он бросил весь ворох на стол.
— Николя, раздевайтесь и натягивайте на себя эти отрепья.
Комиссар покачал головой.
— В какую безумную историю вы хотите меня втянуть? — спросил он.
— Ни в какую, я всего лишь хочу, чтобы друг всегда был рядом со мной. Полагаю, задолго до случившегося до вас дошел слух, что я вам верю; поэтому сейчас я утверждаю, что вы не можете быть причастны к гибели госпожи Ластерье, а следовательно, не вижу причин, почему бы мне не воспользоваться вашей помощью при расследовании этого загадочного дела.
— Господи, но как я смогу вам помочь?
— Представьте себе, что некто, приблизительно вашего роста, одетый в ваш фрак и закутанный в шарф по самые уши, в сопровождении вашего лакея садится в карету. «В Версаль, и поживее!» — приказывает он кучеру. Без сомнения, монсеньору тотчас сообщат о вашем отъезде, и он уверен, что вы исполнили его пожелание. А вы тем временем потихоньку выйдете из дома, дойдете до соседней улицы, где мы с вами встретимся и вместе отправимся на осмотр места происшествия.
— Но кем вы меня представите?
— Да кем угодно! К примеру, осведомителем или приставом. Нет, пожалуй, я придумал кое-что получше: вы станете судебным исполнителем, которому поручено записывать мои выводы. Писарем, любящим прикладываться к бутылке, отчего у него слезятся глаза, и ему приходится надевать темные очки.
И он протянул ему очки с закопченными стеклами. Николя встрепенулся.
— Я никогда не позволю вам совершить такую глупость! — воскликнул он. — Если окажется, что мы действительно имеем дело с преступлением, вы рискуете потерять свою должность. И не исключено, что последствия окажутся еще более серьезными. Нет, я не могу этого допустить.