– Ничего себе, – с искренним уважением протянул Корсаков.
– Николай Александрович взял вешки и гарпун…
– Гарпун? – вновь переспросил Владимир. – От кого он там гарпуном отбиваться собрался? Водяного?
– Не могу знать, – Федор поморщился, словно неудачная шутка про его хозяина ранила его. – Он рассчитывал ставить вешки через каждые двадцать шагов, чтобы не сбиться на обратном пути. В случае необходимости мы также могли вытянуть его лебедкой.
– Но не вытянули…
– Нет, – грустно подтвердил Федор. – Сначала все шло благополучно. Николай Александрович опустился под воду с головой. Он то и дело кричал мне в трубку: «Двадцать шагов, первая вешка», «Двадцать шагов, вторая вешка». Потом замолчал, но продолжал отвечать, когда я спрашивал его. Говорил: «Да, да, вешки стоят».
Продолжая рассказ, камердинер становился все мрачнее и мрачнее.
– Затем он воскликнул: «Что это?». Я спросил, что он видит, но Николай Александрович не ответил. Я предложил вытащить его лебедкой, но он запретил. «Нет, я иду дальше». Прошло несколько минут. Я слышал, как он что-то бормочет себе под нос, но не мог разобрать слов. Несколько раз просил его говорить громче, но безуспешно. А потом, внезапно, я отчетливо услышал, как Николай Александрович говорит: «Господи, это правда! Он здесь!». А затем закричал. Дико. Захлебываясь криком, не водой. Мы тут же потянули лебедку назад, но она шла слишком быстро. Я понял, что Николая Александровича на другом конце нет. И действительно, мы вытянули лишь оборванную леску. То же самое случилось со шлангом для воздуха и говорильным. Мы бросились на поиски. Прочесывали озеро на лодках, ныряли на глубину. Но костюмами никто из нас пользоваться не умеет, а без них достигнуть дна нереально. Хозяйка говорит, что с этим домом и озером что-то не так. Как вы понимаете, теперь я с ней согласен. Что бы ни обитало там, на дне, оно забрало Николая Александровича.
***
Корсакову выделили одну из гостевых комнат во флигеле. Владимир заранее договорился с Натальей и Федором, что в случае необходимости он сможет свободно ходить по дому. Кроме, понятное дело, покоев хозяйки и комнат для слуг. Поэтому перед сном Корсаков прошелся с лампой по пустым коридорам и помещениям, тщательно прислушиваясь и осматриваясь. Он даже зашел в кабинет и несколько минут разглядывал сквозь окно озеро в конце аллеи. Кроме колеблющегося на воде следа поразительно яркой луны разглядеть ничего не получилось. Вопреки утверждениям Коростылевой не услышал он скрипов и поскребываний в стенах. В усадьбе стояла звенящая тишина. Разочарованный, Владимир отправился спать.
***
Поначалу он даже не понял, что его разбудило. В лучах льющегося из окна лунного света кружили пылинки. Едва слышно скрипнула кровать, когда Владимир приподнялся, опершись на локоть.
Что-то не так.
Волосы на затылке и шее едва не встали дыбом от животного предчувствия надвигающейся беды.
Корсакову пришлось выбраться из постели и остановиться посреди комнаты, чтобы понять, отчего ему так муторно.
Дом наполнял низкий гул. Поначалу он казался едва различимым, но стоило его услышать, как он заполнял голову своими гудением. От него путались мысль и двоилось в глазах.
Корсаков быстро оделся и вышел на крыльцо флигеля. На смену вечернему ветерку пришел полный штиль. Еловый лес вокруг, при иных обстоятельствах шелестевший пышными ветвями, стоял тих и недвижим. Молчали цикады. Владимира посетила жутковатая мысль, что весь мир сейчас застыл, словно древнее насекомое в плену янтаря. Он тряхнул головой, отгоняя морок, и направился в главный дом.
Внутри, за исключением нарастающего гудения, усадьба оставалась тихой и пустой. Похоже, Корсаков единственный проснулся в столь поздний час. Теперь он беспокойно бродил по безлюдным коридорам, пока перед ним не возникла дверь в кабинет.
Сквозь окна, опоясывающие овальную комнату, сочился свет. Владимир сразу понял, что лесник имел в виду, говоря про «не ангельский». От этого сияния бежали мурашки по коже, а сердце ёкало в груди, стремясь упасть куда-то вниз. Ни солнце, ни луна не могли светить так. С такой яркостью. Таким неестественным, несуществующим в природе цветом. Казалось, он пульсирует в так гудению, которое становилось все громче. От звука начинали зудеть сжатые зубы, дрожать окна и вибрировать забытые на столе письменные принадлежности.
Завороженный, Корсаков сделал несколько шагов вперед и остановился вплотную к окну. Свет определенно шел из озера, сопровождаемый звуком. От покоя темной глади не осталось и следа – она шла бурными волнами, будто кипела. Но страшнее всего было то, что таилось под водой. Оно ворочалось, шевелилось, сжимаясь и разжимаясь кольцами, словно гигантская спираль. Гул становился все громче, ритмичнее, похожий на биение огромного страшного сердца. А потом воды расступились – и хозяин озера появился на поверхности во всем своем внушающем животный ужас величии. Перед ним у самого берега застыла фигура – не больше песчинки в сравнении со своим властелином. Человек раскрыл руки, словно для объятья, и шагнул вперед, вверяя себя бушующему озеру.