— Господа! Весна — прекрасное время года, но работу нам никто не отменял, — в голосе Краснова засквозил некоторый сарказм. — И в подтверждение этого Николай Васильевич ознакомит нас с новым делом, — Ярослав кивнул Горячеву и сел на свое место.
Старший следователь по особо важным делам, Николай Васильевич Горячев, или, как его еще называли, «шеф номер один», всегда выглядел озабоченным, но сегодня его напряжение превосходило все привычные рамки: он то поправлял очки, которые в этом не нуждались, то перекладывал листы в папке. Он был явно расстроен.
— Генерал Садовников был моим начальником много лет, уже несколько лет он в отставке. Я пришел под его начало юным лейтенантиком. Он был нам отцом и учителем. Каждый из нас за него горло бы перегрыз любому. Иван Анатольевич учил нас не идти на поводу у личного, но в прошлый вторник пришел ко мне с просьбой. Он в отчаянии. Его жена слегла, пытаясь реабилитировать брата, осужденного за убийство.
Горячев прошелся по комнате туда-сюда и, выдохнув, продолжил:
— Нам нужно разобраться в этом деле как можно скорее. Итак, Ремезов Александр, 38-летний кандидат наук, брат жены генерала Садовникова, ровно год назад был осужден и отбывает срок за убийство. Свою вину Ремезов не признал. Мало того, он утверждал, что впервые увидел убитого на своей даче — уже не живым. Но многочисленные улики говорят об обратном, алиби у Ремезова нет. Следствием установлено: во-первых, найденные гильзы принадлежат ружью Ремезова и совпадают с пулями, извлеченными из тела убитого. Во-вторых, на одежде Ремезова в момент задержания обнаружены свежие пятна крови, анализ которой установил принадлежность ее убитому. Следов борьбы на теле не обнаружено.
— Выходит, версия самозащиты отпадает? — тихо спросила Марина.
— Выходит, так, — кивнул Горячев. — Идем далее. Считается, что Ремезов сам назначил убитому встречу у себя на даче: на клочке бумаги, найденном в кармане убитого, написаны адрес и время, совпадающие со временем убийства. Запись сделана почерком, схожим с почерком Ремезова.
— Как это — схожим? — Сергей удивленно поднял брови. — Уж или его почерк, или не его.
— Графологи стопроцентной гарантии не дают. В целом — схоже. Так, что еще… «Мокрое» ружье найдено на заброшенной мельнице у высохшего ручья. Оно было спрятано под ворохом какого-то тряпья, отпечатки пальцев на стволе и прикладе ружья идентичны отпечаткам пальцев Ремезова. Отпечатки на спусковом устройстве читаются плохо, но это можно объяснить поспешностью в действиях подозреваемого. У этого же ручья найдены следы, ведущие к заднему дворику дачи подозреваемого. Следы совершенно свежие и идентичные отпечаткам сапог Ремезова. Анализ образцов почвы, взятой у ручья и со следов, оставленных в прихожей и на лестнице дачи, показал полное совпадение их с образцом почвы, взятой с сапог Ремезова, что были на нем в момент задержания. Анализ делали по полной программе: спектральный, по химическому составу, по физическим свойствам и прочее. Акт подшит в деле, можно ознакомиться. Исходя из совокупности улик и отказа от дачи показаний, следствие сформулировало версию о превышении охраны неприкосновенности имущества и жилища. Аргументов, подтверждающих эту версию, суду оказалось достаточно, чтобы осудить подозреваемого по соответствующей статье.
— Да-а-а-а, железобетонно, — хмыкнул Сергей.
Помолчав, Горячев добавил, что генерал Садовников позвонил ему вчера поздно вечером, и что-то было в его голосе такое, что Горячев согласился сразу же встретиться. И вот какую историю услышал от бывшего шефа…
Генерал предложил им еще раз осмотреть место преступления — и именно поэтому Краснов решил поручить это дело Сергею и Марине. Сергею — потому, что на данный момент ключевым являлось место преступления, где он мог еще уловить какие-то следы эмоций. Марине — вероятно, потому, что на самой даче может обнаружиться множество вещей, с которых Марина сможет считать нужную информацию. И вот Скрипка и Лещинская переступили порог дачи.
Здесь никто не жил с момента происшествия, и Сергей сразу почувствовал, какая тяжелая здесь атмосфера — боль, страх, обида, злость и отчаяние буквально ломились в сознание. Плохо было то, что за мощными волнами этих эмоций сложно было разглядеть подробности, так необходимые для дела. Или ему все-таки мешало собственное плохое самочувствие?
Пока Марина осматривалась, Сергей уверено шагнул к лестнице, ведущей на второй этаж. «Эпицентр» эмоциональных следов был именно там.
Второй этаж оказался больше похожим на чердак, но только оттого, что потолок его повторял скошенные линии крыши. Единственное небольшое окно смотрело в сторону утренней зорьки. Наверное, потому здесь и был обустроен кабинет хозяина. Вдоль стен высились книжные шкафы, заполненные книгами с пестрыми корешками. Напротив окна, почти вплотную к нему, стоял письменный стол с ворохом бумаг и массивным письменным прибором в виде бригантины с убранными парусами. Из капитанского мостика, отделанного медью, торчали карандаши и ручки. Увеличительное стекло, забранное в медную оправу в виде штурвала с медною же ручкой, было явной принадлежностью письменного прибора. А на кипе бумаг являл себя во всей красе пресс с голубоватым дельфином из опала — тоже часть прибора. На меди играли последние блики утреннего солнышка, еще несколько минут — и оно уйдет из этой комнаты, чтобы наполнить полуденным разливом света другие, с окнами на юг.