Бабы ахнули, мужики загоготали, какая – то старуха истошно завопила: «Симка, бес проклятый, ты че у свово собственного парня невесту корогодишь?» Раскрасневшаяся Зинка змейкой выскользнула из–под Симкиной руки и только ее и видели. Мы с Некр – ым поспешили войти в дом.
Некр – в пошел собирать вещи, я накинула шаль, села у окна с вышиваньем, то и дело взглядывая на улицу – на площадке перед домом начиналась деревенская гулянка.
Становилось темно, и мне, в отсутствии хозяев, пришлось приказать зажечь газовые фонари перед фасадом. Я же сидела в темноте. В поле моего зрения в круге света от фонаря верхом на бочке восседал давешний Симка и с большим мастерством то наигрывал на своей домре, то крутил ее над головой, ловко подхватывая в воздухе, чтобы затем, как ни в чем не бывало, продолжить прерванную игру.
Слышались возгласы одобрения. Затем до слуха моего донеслась плясовая, которую дружно затянули бабы. Несколько баб и мужиков, среди них Симка со своей домрой, выскочили в круг. Задорный женский голос громко позвал: «Зинка, подь сюды, чего спряталась?»
В кружке света появилась Зинка, в накинутом на голые плечики цветастом платке; вокруг нее заплясал, запрыгал вприсядку мужичок с домрой. «Вдоль да по речке вдоль да по Казанке, – гремел бабий хор, – серый селезень плывет. Вдоль да по бережку, вдоль да по крутому добрый молодец идет». Веселый мотив затягивал. Я задернула занавеску на окне, сняла с плеч шаль и прошлась по темной гостиной в такт доносившейся песне.
Вся моя неприкаянная жизнь с Пан – ым, вся моя печаль – тоска, накопленная за годы замужества, все, казалось, вылилось в эту мою одинокую пляску.
Ох, Ваня, не мне досталось чесать твои кудри. Моя ли в том вина?
Опомнилась я, только когда увидела перед собою старика Антона с масляной лампой в руках. Гостиная осветилась, на старинных деревянных часах, висящих на стене передо мною, было почти девять вечера. Как долго тянулся этот летний день! Я спросила Антона, вынесли ли на двор обычное угощенье для крестьян, выставляемое помещиками, – водку для мужиков, орешки и сласти для баб.
– А как же, боярыня вы наша, все вынесено, даром что хозяев нет, распоряжение от их дадено.
Поклонившись, он вышел. Я прислушалась: звуки гулянки затихали, не слышно было уже ни Симкиной домры, ни бабьего хора. Занудливый пьяный мужской голос за окном повторял беспрестанно одно и то ж: «Эй, Муха, тащи его. Слышь, Муха, тащи его, ты чего? Тащи, говорю! Твой батька, не мой».
– Авдотья Яковлевна, можно к вам?
Я подняла голову – в дверях стоял Некр – в. Мне показалось, что еще минута – и он бросится ко мне и поцелует в губы, как Симка Зинку, но самое страшное было то, что я не смогу, не захочу ему противиться.
– Нельзя, Некр – в! Ко мне нельзя. Вы же сами сказали, что я должна подумать. Вот я и думаю. Идите спать – завтра вам вставать рано. Спокойной ночи.
– Какая уж тут спокойная ночь, Авдотья Яковлевна! Но думаю, что и вам сегодня не до сна будет.
Дверь закрылась.
Пан – в и хозяева вернулись от цыган в два часа ночи. Все это время я сидела в гостиной, то и дело взглядывая на стенные часы. Проходя через гостиную на не слишком твердых ногах, Пан – в остановился передо мной в удивлении.
– Что, Дуня, не спится? Боюсь, что и я не засну. Эти цыгане, и особенно таборные цыганки, в них есть какая – то особая магия. Одна мне гадала и, представь, сказала, что на этих днях должна решиться моя судьба.
Он зевнул, потянулся и, уже уходя в спальню, закончил: «Я уверен, что это связано с «Современником». Вдруг он остановился и, словно в чем – то засомневавшись, повернулся ко мне лицом. «А ты, Дуня, что об этом думаешь?»
– Спокойной ночи, Жан. Это, конечно, связано с «Современником».
Успокоенный, он отправился в спальню. А я подумала, что в последнее время его густые русые кудри заметно поредели.
С того времени прошло 43 года, целая жизнь. Жалею ли я, что выбрала Некр – ва? Ничего не повернешь назад и все что случилось – случилось. Благодаря Некр – ву и его Журналу, жизнь моя приобрела исторический смысл, обо мне будут знать русские люди в последующих поколениях. Но обиды – человеческие, женские обиды – они остаются, и так хочется иногда облегчить сердце и выплеснуть их наружу.
Тогда, при получении известия о приобретении «Современника», написала я Ване в Петербург большое письмо. Вложила в конверт запечатанную записку – «для Некр – ва». В ней было несколько слов: «Поздравляю вас с "Современником"! Что до вашего вопроса, отвечу на него сама, когда увидимся».