Милая Eudoxie, уверена, что письмо мое тебя удивит – ты не ждешь вестей от своей легкомысленной Мари. И однако, я решилась к тебе писать – поделиться некоторыми жизненными наблюдениями. Помнится, мы с тобой хорошо сошлись в Москве, ты всегда казалась мне надежной подругой, хотя и слишком «добронравной», на мой вкус. Скажу тебе, что Европа – это единственное место, где можно получать удовольствие от жизни. В любом уголке нашей бедной родины чувствуешь на себе безумную жизненную тягость – то ли от казенных порядков, то ли от угрюмства и непросвещенности людей, то ли от сурового климата и дурной погоды… но умолкаю, ибо посылаю мое письмо обыкновенной почтой.
Посмотрела бы ты, как свободно и красиво ведут себя люди где – нибудь на Лазурном берегу, под неправдоподобно голубым италианским небом!
Правда, если говорить о наших соотечественниках, далеко не все из них соответствуют названию европейца, многие еще застыли в допетровской азиатчине.
Имею в виду сразу нескольких лиц, они хорошо знакомы тебе по Москве. Расскажу про одного. Гал – хов – очень симпатичный и образованный господин, приятель Огар – ва и его догматического жестокосердого друга. Встречаясь с ним в России на наших московских «сходках», ощущала на себе его восхищенное внимание. А тут несколько месяцев пришлось провести рядом в Берлине и могу сказать: этот человек точно был в меня влюблен. И что же? Вместо того, чтобы пойти настречу своему чувству, он написал мне длинное письмо, объясняя свою позорную нерешительность тем, что я жена Огар – ва. Ему, видите ли, было необходимо, чтобы я ушла от мужа, бывшего ему приятелем, к тому же, человека «богатого и известного»…
Зная тебя, дорогая Eudoxie, боюсь, что и ты отчасти разделяешь эти старозаветные мнения, ныне ставшие соблазнительным, но ветхим прикрытием для слабых душ. Однако скажи мне, моя милая, для чего мы, женщины, читаем и восторгаемся Жорд Зандом? Только ли для того, чтобы, закрыв книгу, промолвить: все это сказки, в серой и обыденной дейстительности такое невозможно? Уверяю тебя – возможно. И даже среди российских мужчин находятся такие, что готовы увести избранницу от «богатого и известного мужа», да и от приятеля, если они настоящие мужчины и их толкает на то истинная страсть.
Помнишь ли петербургского художника Сократа Воробьева? По приезде в Петербург мы с Огар – ым несколько раз встречали его то тут, то там. Чуть ли не твой муж представил его Огар – ву, который, увидев его маленькие северные пейзажики, тут же загорелся и провозгласил Сократика истинным Сократом пейзажной живописи… Думаю, что он погорячился, хотя и не отрицаю наличия у Сократа некоторых способностей, что (кроме наличия отца – академика живописи) помогло ему претендовать на пенсионерство в Европе. Мы встретили его вместе с еще двумя стипендиатами Академии по дороге в Берлин.
Не буду описывать нашего романа, который сейчас в самом разгаре. Спросишь, как принял Ога – в такой оборот событий? Как мне кажется, очень разумно. Он, как ты знаешь, начисто лишен мужского самолюбия и эгоизма. Он увидел в Сократе достойного меня человека и мило устранился, сознавая всю фальшь и односторонность нашего с ним брака.
Прекрасно знаю, что кажусь тебе вульгарной и безнравственной, но тешу себя сознанием, что ты, Eudoxie, всегда прощала мне и мой «вздорный» характер, и мои «маленькие женские слабости», во всяком случае, умела их объяснить…
Огар – в, как тебе, наверное, известно, сейчас в России. Поехал, как сам мне сказал, «освобождать крестьян» и делать из них «вольных работников». Не вмешиваюсь в его хозяйственные дела, но вижу, что помещик он никудышный и, боюсь, «заводчик» будет такой же. Впрочем, деньги он обещал высылать мне исправно. Еще до нашей поездки Огар – в, по моей просьбе, распорядился насчет моей материальной независимости – на случай его смерти.