В числе подсудимых процесса 193-х было лишь нисколько выдающихся личностей. Во главе их наиболее энергичный и талантливый – Мышкин. Своими речами на суде он «зажигал сердца» молодежи, выступая убежденным до фанатизма революционером-пропагандистом. Я сам ночи не спал после его страстных выступлений. Порою слова его казались мне непреложным откровением. Ярко помню кульминационный момент процесса, когда Мышкин исчерпывающе высказал свое знаменитое революционное «Credo». Оно потрясло и захватило всю аудиторию. Когда, под конец, судей своих он обозвал «опричниками царя», жандармский офицер, стоявший подле него, бросился зажимать ему рот, причем произошла борьба, и лицо Мышкина было оцарапано. Все подсудимые протестующе завопили как один человек, а я, потеряв голову, угрожающе бросился на жандармского офицера с графином в руках. Произошло общее смятение. Еще минута, и, чего доброго, началась бы общая свалка. Первоприсутствующий сенатор Петерс быстро прервал заседание, и Мышкина увели нахлынувшие в судебную залу жандармы. Сенаторы быстро скрылись в совещательную комнату. Проповедь Мышкина при подобной обстановке, я убежден, запала глубоко не в одну молодую душу.
Защитники, в числе которых были все лучшие силы тогдашней адвокатуры (Спасович, Герард, Языков, Турчанинов, Потехин, Утин, Бардовский, Дорн, Александров (впоследствии знаменитый защитник Веры Засулич), профессор уголовного права Таганцев и друг.), кинулись в судейскую комнату, протестуя против самовольного физического насилия, допущенного жандармским офицером. Последствием инцидента был перерыв заседания на несколько дней. Первоприсутствующий сенатор Петерс «заболел», и его место занял один из присутствующих сенаторов – Рененкампф.
Процесс закончился большим процентом оправданий, но Мышкин, Рогачев и еще несколько таких же, как они, «сознательных», получили долгосрочную каторгу. Брешковская была приговорена к шести годам каторжных работ.
Процесс 193-х характерен в двух отношениях. Повышенным сыскным рвением к нему приобщили много учащейся, совершенно зеленой молодежи, которая без этого мирно бы вошла в житейскую колею, забыв о своих былых молодых увлечениях. Это во-первых, а во-вторых, даже к «сознательным» в то время было предъявлено обвинение лишь в том, что они «в более или менее отдаленном будущем» имеют в виду изменение государственного строя. В недрах же самого процесса, в среде его участников зародилось нечто иное, более интенсивное, когда осужденные и их товарищи убедились, что и простая пропаганда карается уже как совершившееся тяжкое преступление.
В это же время разразилась в доме Предварительного заключения Треповская расправа с Боголюбовым. Боголюбов, ранее уже осужденный в качестве политического к каторге, находился еще в Доме предварительного заключения. Когда генерал Трепов, тогдашний градоначальник Петербурга, посетил Дом предварительного заключения, ему попался на глаза где-то в коридоре Боголюбов, который не снял перед ним своей арестантской бескозырки. Этого было достаточно, чтобы со стороны «бешеного» градоправителя последовало тут же распоряжение о телесной экзекуции над каторжанином, хотя бы из интеллигентов. Это взволновало всю тюрьму. Заключенные стали бить стекла в окнах своих камер, кричать, вопить. Жестокая экзекуция тем не менее свершилась, и весть о ней быстро разнеслась по всему городу. Без возмущения никто об этом не говорил.
Когда приговор о 193-х уже состоялся, но оставался еще кассационный срок, я продолжал посещать заключенную Брешковскую. Тогда она открылась мне, что Вера Засулич стреляла в Трепова не по собственной инициативе, как все ошибочно думали тогда, но что это был первый террористический акт «боевой дружины», решившей теперь же путем террористических актов бороться с произволом и насилием власти.
Как известно, Вера Засулич была предана суду за простое покушение на убийство и была судима с присяжными заседателями. Тщетно пытался А. Ф. Кони, председательствовавший в этом процессе, своими вкрадчивыми приемами вырвать у присяжных хотя бы слабый обвинительный приговор. После потрясающей по силе и выразительности речи защитника Засулич, П. Я. Александрова, она была торжественно оправдана, при бешеных рукоплесканиях переполненной залы. Многие плакали от радости, дамы целовали руки Александрову, которого я провожал среди судейской сутолоки и на улице, где овации по его адресу возобновились с новой силой.