Мы не знали покоя с того трагического вечера, когда майор и миссис Тэтчер обедали с нами. Сначала мы попытались придумать, как избавиться от них, от бриллиантов, я имею в виду. Кассиус, простой, незамысловатый человек, хотел отвезти их прямо в ближайший полицейский участок и сдать. Вскоре я показала ему, насколько это безумно. Была ли в Лондоне хоть одна душа, которая поверила бы нашей истории? Разве самому американскому послу не пришлось бы склонить свою хохлатую голову, укротить свое огненное сердце и признать, что это была самая фантастическая история, которую он когда-либо слышал?
Это погубило бы нас навсегда. Даже если бы Кассиус не был смещен со своего поста главы английского отделения колониальной компании "Ящик, ванна и снасти" (Ltd) в Чикаго и Сент-Луисе, кто бы меня знал? След бриллиантов остался бы над нами навсегда. Леди Сара Джайвз ходила бы вокруг и говорила, что всегда считала, что у меня лицо вора, а епископ и два лорда убили бы меня в парке. Я бы получила свой социальный покой навсегда. И я просто говорю вам, что, раз я так усердно работала над тем, чтобы познакомиться с этим епископом и двумя лордами и леди Сарой Джайвз, я не собираюсь сдавать их без борьбы.
Мы с Кассиусом провели две лихорадочные, мучительные недели, пытаясь придумать, что мы будем делать с алмазами. Я никогда раньше не знала, что у меня столько изобретательских способностей. То, о чем мы думали, было чудесно. Одна из наших идей состояла в том, чтобы поместить в газетах личную рекламу “Амелии”. Мы провели пять вечеров подряд, придумывая разные варианты, которые могли бы пробудить любопытство “Амелии” и заглушить любопытство всех остальных. Но ничего не получалось. Как бы мы ни крутили и ни вертели, мы не могли заявить, что у нас есть что-то ценное для “Амелии”, не заставив абзац ощетиниться какой-то таинственной важностью. Это было похоже на ловушку, расставленную и наживленную, чтобы привлечь внимание детектива. Мы придумали одно: “Будет ли Амелия любезна опубликовать свой настоящий адрес, чем обяжет майора и миссис Тэтчер?” Это объявление не касалось нас. И в течение двух недель мы читали газеты с бьющимися, полными надежды сердцами, но ответа не было. Я думала, “Амелия” этого не видела. Кассиус думал, что такого человека не существует.
Месяц тянулся незаметно, и вот мы оказались с этими ужасными драгоценными камнями, запертыми в моей шкатулке с драгоценностями. Я начала выглядеть бледной и несчастной, и Кассиус сказал мне, что, по его мнению, бриллианты становятся для меня “навязчивой идеей”, и ему придется для разнообразия забрать их у меня. Однажды я сказала ему, что чувствую себя так, как будто у меня никогда не будет покоя или я никогда больше не буду веселой, пока камни будут в моем распоряжении. Он сказал, что в таком случае он возьмет их как-нибудь ночью и бросит в Серпентайн, пруд, где отчаявшиеся люди совершают самоубийство. Но я отговорила его от этого.
– Возможно, их так и не найдут, – сказала я. – И когда-нибудь, когда мы состаримся, мы сможем их достать, и Элейн сможет их носить.
– Ты сможешь даже надеть их сама, – сказал Кассиус, пытаясь подбодрить меня.
– Что в этом хорошего? – Мрачно ответила я. – Мне будет по меньшей мере шестьдесят, прежде чем я осмелюсь одеть их.
Весь июнь я жила в этом изнурительном напряжении, с каждым днем худела и нервничала все больше. Сезон, который всегда так прекрасен и весел, больше не был для меня волнующим и радостным временем. Я ехала по Бонд-стрит с хмурым лицом, и меня совсем не радовало, сколько людей я, казалось, знаю. Глядя на тихие, заасфальтированные улицы, где линии степенных фасадов домов освещены полированной медью на дверях и цветочными ящиками на окнах, я больше не испытывала волнующей решимости когда-нибудь стать почетным гостем в каждом доме. Когда я проезжала мимо зеленых овалов маленьких парков, в которые нельзя войти без личного ключа, я не испытывала прежнего желания тоже иметь ключ, войти и пообщаться с аристократией, сидящей на деревянных скамейках.
Даже встреча с графиней Белсборо на приеме и ее дружеский вопрос, не знаю ли я ее кузена Джона, который работал где-то в Мексике или Гондурасе, она не была уверена, где именно, совсем не развеселил меня. Перемена во мне была необычайной. Когда я впервые приехал в Лондон, если бы даже викарий или клерк из сити задали мне такой вопрос, я бы постаралась вспомнить Джона, как будто Мексика была моим палисадником, и я играла вокруг Гондураса, когда была ребенком. Теперь я сказала леди Белсборо, что ни Мексика, ни Гондурас не являются частью Соединенных Штатов, довольно резко, как будто я считала ее глупой. И все из-за этих проклятых бриллиантов!