Одной из последних вещей, которые я сделала в тот день, приводя в порядок туалетный столик, было то, что я открыла ящик и достала кожаный футляр. Хотя был май, и вечера были очень длинными, я включила электрический свет и, расстегнув футляр, посмотрела на ожерелье.
Я стояла в этой позе, когда Шолмерс подошел к боковой двери комнаты (весь номер был соединен дверями) и спросил меня, не могу ли я вспомнить номер сапожника, у которого миледи купила сапоги для верховой езды. Какой-то друг Шолмерса хотел узнать адрес. Сначала я не могла вспомнить, и я стояла вот так, пытаясь вспомнить, когда услышала, как часы пробили шесть. Я сказала Шолмерсу, что достану номер для него. Я была уверена, что номер в столе миледи, и я положила футляр на бюро, а мы с Шолмерсом вместе пошли в гостиную (дверь между нами и комнатой миледи была открыта) и стали искать номер. Мы нашли его через минуту, и Шолмерс записывал его в свою записную книжку, когда мне показалось, что я услышала (такой легкий и мягкий шум, что вряд ли можно было сказать, что вы что-то слышали) шорох, похожий на шорох женской юбки в соседней комнате. На секунду мне показалось, что это миледи, и я подпрыгнула, потому что мне нечего было делать за ее столом, и я знала, что она рассердится и отругает меня.
Шолмерс ничего не слышал и удивленно посмотрел на меня. Затем я подбежала к двери и заглянула внутрь. Там никого не было, и я, конечно, подумала, что ошиблась.
Мы не сразу вышли из комнаты, а немного постояли у стола, разговаривая. Когда я рассказала об этом детективам, одна из газет написала, что это показывает, “насколько неблагонадежны даже лучшие слуги”. Как будто камердинер и горничная не могут остановиться на минутку, чтобы поговорить! Бедняжки! Я уверена, что большую часть времени мы работаем достаточно усердно. И то, что мы недолго стояли там без дела, видно из того факта, что я слышала, как пробило половину седьмого. Я была за то, чтобы уговорить Шолмерса уйти, так как леди Каслкорт могла появиться в любой момент, но он задержался, последовал за мной в комнату миледи, помог мне задернуть шторы и включить свет, потому что миледи не может одеваться при дневном свете.
Было почти семь часов, когда мы услышали шорох ее юбок в коридоре. Шолмерс проскользнул в комнаты своего хозяина, тихо прикрыв за собой дверь. Миледи выглядела очень красивой. На ней была синяя шляпка, отделанная голубыми и серыми гортензиями, и под ней ее волосы были похожи на золотые нити, а глаза казались мягкими и темными. Казалось, ей никогда не надоедало постоянно быть в пути. Но в последнее время мне казалось, что она слишком много ездит, потому что иногда она была бледной, и раз или два мне показалось, что она не в духе, как прошлым летом в деревне.
Она казалась такой сегодня вечером, не говорила так много, как обычно. На углу туалетного столика лежало несколько писем для нее, и я видела в зеркале ее лицо, когда она их читала. Одно заставило ее улыбнуться, а потом она задумалась и прикусила губу, которая была красной, как вишня. Мне показалось, что она чем-то занята. Когда я укладывала боковые волосы, а все знают, что это самая сложная операция, она дернула головой и вдруг сказала, что ей интересно, как там дети. Я никогда раньше не видела, чтобы моя госпожа думала о детях, когда за ее волосами ухаживали.
Она сидела перед туалетным столиком, завершив свой туалет, когда протянула руку к кожаному футляру с бриллиантами. Я смотрела на свое отражение в зеркале, думая, что она была настолько совершенна, насколько я могла ее сделать. Она тоже смотрела на свой затылок и все еще держала в руке маленький бокал. Другой рукой она потянулась за бриллиантами. В футляре была защелка, которую нужно было нажать, и я, к своему удивлению, увидела, что она подняла крышку, не нажимая на нее. Затем она громко воскликнула. Там не было никаких бриллиантов!
Она обернулась, посмотрела на меня и сказала:
– Как странно! Где они, Джефферс?
Мне вдруг показалось, что я вот-вот упаду замертво, а потом, когда миледи встала рядом со мной и сказала, что подозревать меня глупо, одной из вещей, которую она привела в доказательство моей невиновности, был цвет моего лица (я покраснела) и то, как я выглядела в тот момент.
– Джефферс! – Воскликнула она, внезапно вскочив со стула. А потом, не сказав ни слова, она побледнела и уставилась на меня.