— А это еще что такое?
— А это современное название цикуты, кониум применяют в гомеопатии, ъ очень маленьких дозах. Но я в своей аптеке могла бы достать его достаточно.
— Но ведь Женька, на самом деле, болел, может, это не убийство?
— Последнее время он был полностью компенсирован, и главное, он умер точно так же, как отец Гаврика, так же, как Сократ, я Федона не один раз перечитала.
— И ты пришла ко мне, свободному художнику и авантюристу?
— А к кому же мне еще идти, Ерш? Ты столько лет был нашим другом, ты должен меня спасти. Ведь рано или поздно, но убийца решит напасть на меня, ведь он догадается, что я знаю о преступлении.
— Отлично! — Ершов хлопнул в ладоши. — У меня нет ни лицензии на частный сыск, ни маузера в деревянной коробке, но гулять так гулять.
В тот же вечер Ершов набрал номер телефона дочери мэра — Инны. Надо сказать, что до перестройки мэр рабо тал профессором политэкономии социализма, тоже был человеком не маленьким, но еще не настолько оторвался от народа, чтобы запретить своей дочери вращаться в компании с одним веселым остроумным молодцем, то есть с Ершовым. Отозвался автоответчик. Ершов на секунду замешкался, но потом продиктовал:
— Старуха, тот самый Ерш беспокоит, есть дело на полмиллиона долларов.
И назвал номер своего телефона.
Инна позвонила через два часа.
— Тот самый Ерш?
— Старуха, милая, чертовски рад тебя слышать.
— Ерш, я лет десять назад могла быть старухой, а теперь это не годится, ибо звучит крайне двусмысленно.
— Девонька моя, как же нежен твой слух, но потому-то тебе и звоню, тебе, обладающей изящной речью и тонким вкусом.
— Я сражена.
— А если серьезно, то учти, что я перевел пару гениальных текстов. Я, сама знаешь, парень простой, деревенский, перевожу-то, дай Бог каждому, но стиль… но лоск… Мне срочно требуется гениальная соавторша, которая гениально владеет словесностью и крайне красива, сие тоже обязательно, ибо, как тебе известно, я старый эстет.
Трубка хмыкнула:
— Эстет, а тексты гениальные?
— Ста… извини, девчоночка, обижаешь.
— Тогда закинь их завтра. Ты на колесах?
— Увы, увы, увы! Но Ван Гог тоже умер нищим, — засмеялся Ершов.
— Тогда я к тебе, Ван Гог, сама подскочу часикам к восьми.
— Утра?
— Ты и вправду Ван Гог. Какая же порядочная женщина в такую рань встает? В восемь вечера.
— Идет.
Следующим утром Ершов решил провести разведку. В довольно недавнем прошлом ему однажды пришлось послужить науке в качестве объекта Изучения. В те времена Ершов еще верил не в Бога, а в справедливость и попал в институтскую травматологическую клинику, где по ходу возвращения к жизни стал материалом одной докторской и двух кандидатских диссертаций. Там же Ершов познакомился с одним очень забавным дядюшкой, к которому и поехал. Дядя числился профессором-диагностом, был он кряжистый, толстый, лысый коротышка с простой украинской фамилией Быченко и сложным красивым именем Иерихон. Ершов поинтересовался тогда, откуда взялось такое удивительное имя. Быченко хмыкнул:
— Видимо, для удовольствия моих будущих друзей меня так назвала мама. Звучало красиво, а теперь даже жена… — Иерихон прыснул. — Хера, Херочка. Но ей прощаю, она-то знает, что говорит. Дело в том, что, когда я родился, папы не было дома, вот мама и учудила, она у меня мастерица на выдумки, за ней глаз да глаз нужен. Но это что, знал бы ты, сколько у меня до войны фамилий было…
— Как так?
— Папа постоянно ездил в Германию, и каждый раз почему-то под новой фамилией, но его так изучили, что последний раз и вовсе не пустили, службу папе пришлось сменить, а фамилия Быченко осталась.
Уникальность Иерихона заключалась и в том, что за жизнь он сменил три профессии и столько работ, что создавалось впечатление, будто в городе, по крайней мере среди элиты, нет ни одного человека, кого бы он не знал лично.
Иерихон очень обрадовался, встретив Ершова, и заговорил о высоких материях. Говорить Он мог часами, легко меняя русло разговора, не позволяя собеседнику и слова вставить, но Ершова высокие материи не интересовали, и он, говоря образно* взял Быченко за рога: