— Больно? Еще не так будет! Ты моего дедушку не трогай, а то совсем слезу. Он долго думал, как назвать папу: то ли пролетарской диктатурой — Продиктом, то ли диктатурой пролетариата — Дикпродом, и выбрал невинное мужское имя Диктатур, а ты, сволочь, издеваешься.
Никитова снова фыркнула. В тот день она и Сергей совращали Светку пойти на лекцию, а добродетельная Светлана Диктатуровна категорически отказывалась, так как у нее планировался урок йоги. Так они ее и не уговорили.
Стояло бабье лето, последние теплые дни, и почему-то на лекцию они пошли пешком, почему-то на нее опоздали и побрели дальше вдоль реки. В конце концов они попали в парк, у какого-то пьяницы купили огромного копченого леща. Сидя на камнях, ели его и долго говорили, ощущая взаимную душевную симпатию. А потом он решил провожать ее, и ей тоже не хотелось расставаться, но она подумала, какая она старая, и не пустила его.
А дежурство продолжалось, и с двенадцати до трех Татьяна Алексеевна провела в непрестанной беготне по консультациям, казалось, что больные в хирургию, урологию, гинекологию поступают лишь за тем, чтобы там у них заболело сердце, и срочно надо было исключать, либо подтверждать инфаркт.
В три все опять успокоилось. К удивлению Татьяны Алексеевны Сергей зачем-то ждал ее.
— Лексеевна, будем чай пить?
— Не буди ты во мне, старой бабе, зверя, уходи, а то при тебе лягу и засну, представляешь, что Светка скажет о мужике, при котором бабы засыпают.
— Да просто.
— Иди, пожалуйста.
«Он неплохой парень, — подумала она. — Дай Светка шумная, но своя девка, но какое мне до них дело?»
Засыпая, она думала о том, что надо побольше дежурить, вот так выматываться. Она относилась к той породе женщин, которые родились для любви, а на жалкие мотыльковые связи, растительную возню, а тем паче на рассудительное сожительство она не способна. Быстрее бы ординатура кончалась, чтобы дежурства не два раза в месяц, а два в неделю, чтоб вести не троих, а тридцать больных и чтоб не заставлять себя не думать, не прикидываться старой, а просто не иметь времени и сил вспоминать о том, что она обыкновенная женщина, рожденная для большой любви.
СЧАСТЬЕ
Ефим Ростиславович женился поздно, ему исполнилось сорок пять лет, когда родилась дочь Оля, и впервые в жизни он почувствовал себя полностью счастливым. Его жена, старший научный сотрудник, не имела времени, да и просто не умела обращаться с детьми, и он стал для Оли не только отцом, но и матерью. Он научился стирать пеленки, варить каши, он кормил Олю из соски, с ложки, с ним она сделала первый шаг, сказала первое слово, а уложив ее спать, он зажигал на письменном столе лампу и до двух, трех сидел за документами. Какая в сущности зарплата у старшего научного, а он на своем хлопотном и требующем постоянной бумажной работы месте заместителя генерального директора все же менее пяти тысяч не получал.
Беда пришла неожиданно — отмечали Ольгино трехлетие. Казалось, все прекрасно, пришли гости, сидели за столом, смеялись, и вдруг сослуживица жены, отвратительная старая дева, выпятив отвислые лошадиные губы, слащавым голосом проверещала:
— Детка, а кого ты больше любишь — маму или папу?
— Папу.
— А маму?
— Папу, папу, — весело защебетала Оля и, подбежав к Ефиму Ростиславовичу, стала карабкаться к нему на колени.
Тогда он не придал значения этому происшествию, но вспомнил потом, как стиснула губы жена, как многозначительно переглядывались ее родственницы, что-то шипели друг другу на ухо, а он балагурил, смеялся, но когда ушли последние гости, впервые узнал, что такое настоящий супружеский скандал.
Через неделю после этого к ним на постоянное жительство перебралась теща. Раньше, по причине слабости, в какой-либо помощи она им отказывала, но здоровье ее, по всей видимости, окрепло, и она приехала растить и воспитывать Ольгу. На следующий же вечер, когда Ефим Ростиславович по традиции собирался читать девочке книжку, его жена, минуту назад казавшаяся спокойной, неожиданно подскочила к нему, вырвала томик из рук и, брезгливо сморщившись, отбросила его, словно в руки ей случайно попал гад. Книга, развернув крылья обложки, пролетела комнату и юркнула под диван, как птица в гнездо.
— Ты что думаешь, растить ребенка — играть с ним? — трясясь и захлебываясь словами, кричала жена. — Хочешь чтеньицем отделаться. Не выйдет. Бабушка почитает, а ты ей белье лишний раз постирай, убери квартиру, посмотри что в маминой комнате творится, и при том, что она спасает нас! Вон! Вон из детской!