«Осторожно, прима. Не ври себе. Конечно, порой оскорбления жалят. Иначе ты не составила бы список тех, за которые нужно отплатить».
Зал загудел, когда она переступила порог, и глаза обожгло светом. Горячая вода текла по ее щекам, но она не взяла вуаль.
Она их не будет так радовать.
Вход был увешан шуршащей бледной тканью, символы исцеления сияли на ней золотом. Традиционный алтарь из белого камня был с вырезанными спиралями, сиял почти как солнце, не радуя Эмму. Рядом с ним юный студент на посту пискнул, когда давление Примы затрепетало в воздухе.
— Добрый вечер, — Эмма остановилась. — Мне нужен мистер Колдфейт. Где он?
Это было не вежливо, но этикет уже не интересовал. Пока она ждала, слеза текла по ее щеке, нога топала под юбкой.
Студент, худой юноша с меткой префекта покрылся пятнами, заметно сглотнул. Он будет когда-то мастером-волшебником, а то и выше, судя по его магии. Если он выживет в Коллегии.
— Кхм. Да, мэм. Ну. Сэр… он…
Эмма мысленно сжимала себя руками. Леди нельзя кричать. Она понизила тон.
— Знаю, я прибыла поздно, юноша. Если вы не знаете, где мистер Колдфейт, я пойду искать его во всех комнатах этого Дома. Дело срочное.
— Не надо пугать детей, — раздался низкий бас. — Здорово, Эм.
— Томас, — ее лицо напряглось, она надеялась, от улыбки. — У меня срочное дело.
— Конечно. К-си, — Слово прокатилось свободно, тихий гром сотряс кости и камни, и свет потускнел.
Он не был обязан так делать, но так он, похоже, показывал, что и сам был главным. Намного сильнее нее. Хоть он и не бился в дуэлях, не вел себя так, как не подобало великим целителям после Изабеллы де ла Кортины — Безумная карга смягчилась бы от его влияния.
Нет, Томас Колдфейт был бесполезным. Если его и раздражало быть без гордости в крови или дел чести, этого никто не знал, кроме Эммы.
«Он все еще ощущает то же самое?» — задумалась она не в первый раз, пока он двигался среди трепещущей ткани.
Он был целителем, но исцеление не могло распрямить его спину или убрать горб. Одно плечо было выше другого, его лицо было кривым, было видно только два больших черных глаза. У него был след медного народа в цвете кожи и одежде, все было ярким и странным. Он был алой птицей среди монохромности исцеления, золотое сияние на его толстой шее и кривых пальцах было неприятным эхом сияющего кольца Рудьярда.
Черные волосы и милые глаза, кожа, пострадавшая хуже, чем от следов сыпи у Валентинелли, его левая рука была кривой и висела с плеча, что было выше, хорошие ноги были бы завистью многих людей времен Убийцы жен, когда придумали носить чулки. Его пальцы были тонкими, а зубы — кривыми.
Такой была цена исцеления у главного. Или это избиения в детстве так исказили его, и исцеление полилось в него, как вода в надбитую чашку.
«Свет еще сияет, хоть сосуд и странный», — сказал он как-то, и Эмма, смеясь, поцеловала его твердый горячий лоб.
«Ты и твой свет. Чем он тебе помог?» — она не упустила вспышку боли в его темном взгляде тогда, но почти не обратила внимания. А потом увидела, как он смотрит в стороне на Бал шарма ее школьных лет, его лицо тогда было открытой книгой, а Эмма была в руках Левеллина Гвинфуда и смеялась.
Она редко сожалела, но порой… И после того бала Ким Рудьярд и Ллев кричали в мужской половине спален.
«Ким был бы рад узнать, что расстроил меня».
— Спасибо, — она поправила перчатки и замерла. — Я надеялась, ты будешь здесь.
— И я тут, — его улыбка была ироничной, без веселья, показывала желтые зубы. — Принеси чай, Строглин, вот так. Мы будем в библиотеке, — руки целителя напряглись, кости выпирали на костяшках. Он тряхнул ими, чуть скривившись, и она мысленно скривилась.
«Они еще беспокоят его», — в ее горле был горячий комок.
— Спасибо, но времени нет. Его мало, и…
— Для главной ты очень спешишь, — отметил он, студент что-то пролепетал и поспешил за чаем. — Веди своего Щита. Он похож на народ.
«Нет».
— Возможно, — она оставила это так. Он вежливо относился к Микалу, что делали редкие, ведь он совершил непростительное, подозревался в убийстве главного, которому служил. — Болезнь. И она не волшебная. И она ударила внезапно…
— И все же, — он оставил ужасную привычку перебивать ее. — Ничто не лечится в спешке. Идем.
— Ясно, — Томас устроился в стуле, сделанном для его спины. Его библиотека была высокой и узкой, а он был широким и кривым. Большие книги в кожаных обложках на полках из розового дерева дрожали от секретов. Многие были великими текстами Белой дисциплины — исцеление, созидание, именование — хотя у именования не было цвета, оно служило, чтобы описать. Главные ветви исцеления были представлены почти ровно: трисмегистусианцы, гипократиане, и почти серые гипатиане, а еще смущающие гностики, которые праздновали из-за болезни. Некоторые тексты поменьше были яркими, как камни, и дорогими, травы и трактаты о теле и жидкостях, рисунки анатомии из учений Михаэля Анжело, учения о разных болезнях и рисунки попыток лишить смерть приза.