О родителях Кирилл почти ничего не говорил. Отношения в семье были непростые, и он предпочитал не касаться этой больной для себя темы. Только однажды, когда мы по обыкновению пили чай в моей комнате после отбоя, он сказал: "Мама у меня хорошая, очень. А шлепок... так себе. Все крутого из себя строит.
Сотовый завел, бизнесом каким-то решил заняться. Смех".
Отца Кирилла в лагере я видела лишь однажды. Он приехал неожиданно после полдника и церемонно попросил моего разрешения пообщаться с сыном. Отметив про себя их удивительное сходство, я пошла в комнату собирать вещи: в тот день я уезжала в город на выходной. Минут через сорок ко мне прибежал Кирилл:
- Валя, давай скорей. Отец уезжает, хочешь, он тебя до станции подбросит?
- Так рано уезжает?- удивилась я.
- Ну так чего сидеть-то?- воззрился на меня Кирилл.
Он проводил меня до хоздвора, где красовался роскошный "крайслер".
- Это что, ваша машина?- не могла скрыть я удивления.
- Да,- буркнул Кирилл.
- А чего ж ты мне не рассказывал, что у вас такой красавец имеется?
- А его и не было... до вчерашнего дня,- как-то странно и неохотно сказал он.
Ехать в этой иномарке было истинным наслаждением. Сидя на заднем сиденье, я ощущала себя по меньшей мере принцессой крови и втайне надеялась, что мне удастся доехать до города в этой прекрасной машине. Но этого не произошло. Минут через десять она плавно затормозила у станции. Мне ничего не оставалось, как поблагодарить водителя и выйти.
"Вам спасибо за сына",- неожиданно произнес он на прощание.
Это было мое последнее лагерное лето. Впереди был пятый курс, диплом, и больше в "Искорку" я не ездила. Первый год мы с Кириллом часто перезванивались. Пару раз он даже заходил ко мне, и под неодобрительные взгляды мамы мы пили пиво на кухне. Он говорил, что будет поступать в Политехнический. Потом все кончилось. Последний раз он поздравлял меня с днем рождения два года назад. Я знала, что в феврале этого года Кириллу исполнилось 19 лет.
От моих воспоминаний меня отвлекла бабушка.
- Валя! С ума сошла, что ли? Пятый час, тебе ведь завтра на работу.
Я легла, но заснуть долго не удавалось. События сегодняшнего дня никак не связывались в одно целое.
Словно фрагменты гигантской мозаики, в голове мелькали картинки из моей жизни - лагерь, агентство, кассета, Голяк, Обнорский, Кирилл...
"Интересно, каким он стал",- подумала я, уже засыпая.
***
На другой день я умудрилась прийти на работу раньше, чем Спозаранник. Это было странно, потому что Глеб удивительно точно соответствовал своей фамилии. В комнате расследователей уже сидел за компьютером Миша Модестов.
- А что наш Глеб, заболел?- спросила я.
- Почему заболел?- ответил Модестов.- У него суд с утра.
- Какой суд?- не поняла я.
- Да Правер подал иск. Требует компенсации морального ущерба за то, что Глеб извратил его светлый образ в своем материале.
- А что, действительно извратил?
- Ну ты даешь, Валентина! Ты что, Спозаранника не знаешь? Он же семь раз отмерит, прежде чем один раз написать. Так что не переживай.
Они там с Лукошкиной отобьются.
Я хотела сказать Мише, что для переживаний у меня и без Спозаранника достаточно поводов. Тем более что в исходе этого судебного процесса я не сомневалась. Мария Лукошкина была опытным адвокатом, и ей частенько приходилось вытаскивать сотрудников агентства из подобных ситуаций. Чаще других в суд вызывали Обнорского. С Глебом такое приключилось впервые.
Мишу Модестова в агентстве прозвали Паганелем. Кроме высокого роста и непомерной близорукости, он был еще и рассеян, совсем как тот забавный француз. Вот и сейчас, разговаривая со мной, Миша умудрился засунуть куда-то записную книжку.
- Паганель, ты бы отдал кассету Голяку?- без всякого перехода спросила я.
Он прекратил поиски записной книжки, откинулся на спинку стула и снял очки.
- Если ты намекаешь на виолончель, которую я будто бы продал за пять бутылок "Белого аиста", так это - чушь собачья.
История с виолончелью была для Модестова больной темой. До того как Миша пришел в агентство, он играл в оркестре Мариинского театра. В его жизни был период, когда он, что называется, пил по-черному.
А поскольку всем прочим напиткам Миша предпочитал молдавский коньяк, кто-то из наших острословов пустил пулю про виолончель. Впрочем, шутка не была злой, Паганель давно к ней привык и обычно не обижался. Но сейчас не защищенное стеклами очков лицо Миши имело несчастное выражение.
- Паганельчик, миленький,- взмолилась я,- ни на что я не намекаю. Ты ведь знаешь, я и сама люблю хороший коньяк. Ты мне просто скажи - ты отдал бы кассету?
- Видите ли, Валентина Ивановна...- в сложных ситуациях Модестов обычно начинал со слов "видите ли".
- Да не тяни ты, я же тебя как человека спрашиваю!
Но ответа на свой вопрос я не дождалась, потому что в комнату вошел Спозаранник.
- Ну как, Глеб, все в порядке?- спросил Миша.
- А разве могло быть иначе?- ответил он.
Но порадоваться за своего начальника мы не успели. Спозаранник тут же напустился на Модестова, который, оказывается, еще час назад должен был встретиться с Зудинцевым. Как выяснилось, Зудинцев уже дважды звонил Спозараннику на пейджер, потому что до агентства дозвониться невозможно, а свой пейджер Модестов, по обыкновению, оставил дома.
Миша уже давно убежал, а Глеб все продолжал свой монолог о безответственности и отсутствии самодисциплины. Мужественно принимая огонь на себя, я протянула ему законченную наконец справку. Минуты две Глеб читал мой эпохальный труд, после чего произнес:
- Вполне прилично, но, как всегда, очень много лишних эмоций.
Словом, до совершенства далеко.
С этими словами он выдал мне новое задание и ушел на летучку.
Учитывая, что "совершенство" прерогатива самого Глеба, этот отзыв мог сойти за похвалу. Поэтому я отправила братьев Изумрудчиков, деятельность которых на сей раз заинтересовала Спозаранника, в стол и отправилась к Агеевой, единственному человеку, которому я могла рассказать о Кирилле.
Но Агеева была на летучке. Чтобы скоротать время, я заглянула к репортерам. Обычно там многолюдно, но сейчас в комнате находились только трое: Соболина, Завгородняя и Скрипка. Анна Соболина, по обыкновению, что-то выискивала в компьютерной сети. Молчаливая и задумчивая, она полная противоположность своему богемному мужу.
Глядя на ее красивое лицо, я подумала, что никогда не выйду замуж. Если семейное счастье заключается в том, чтобы таскаться с авоськами и молчаливо терпеть многочисленные измены мужа, то на фига мне такое счастье? Хотя, впрочем, что я об этом знаю? Ровным счетом - ничего. Наверное, если сильно любишь, то можно простить многое. В конце концов, у них сын, очаровательное двухлетнее существо. Я вспомнила нашу Манюню и подумала, что ребенку обязательно нужны отец и мать, которые его любят.
Светка Завгородняя сидела на краешке стола, картинно свесив длинные ноги, и болтала по телефону.
Судя по кокетливым интонациям, разговаривала она явно не с представителями РУВД. Хотя и с ними она разговаривала точно так же. Внешностью Завгородняя тянула на топмодель, а ее характер отличался исключительной стервозностью. Отбоя от мужиков у Светки не было. Даже сейчас, пока она динамила своего очередного поклонника, Скрипка бросал весьма выразительные взгляды на глубокий вырез ее платья.