Выбрать главу

Любвеобильность Алексея Скрипки служит предметом постоянного обсуждения. Он флиртует со всеми женщинами агентства, включая Агееву. Его вниманием обойдена разве что я. Не то что это меня особенно тяготит Скрипка явно не походит на предмет моих девичьих грез,- но так, обидно все-таки. Мы с ним единственные выпускники факультета журналистики в агентстве. Хотя бы из чувства солидарности к альма матер он мог бы относиться ко мне чуточку внимательнее.

Но едва я подумала об этом, как Скрипка, увидев в моих руках сигарету, недовольно отметил, что курить следует не где попало, а в специально отведенном месте. В нашем агентстве он занимается не столько журналистикой, сколько хозяйственной деятельностью. Эти свои обязанности он выполняет с видимым удовольствием, и, чтобы не травмировать "главного завхоза", я собралась было пойти курить в коридор, но тут в комнату, пританцовывая, вошел Соболин. Летучка кончилась.

- О чем говорили?- не поднимая головы от компьютера, спросила Анна.

- Все как обычно, заюшка,- ответил Соболин.- Но есть одна новость: Голяка объявили в федеральный розыск.

Свою жену в зависимости от настроения Соболин называет "Анютой", "Нютой" или "Заюшкой". Сейчас настроение у него было отличное.

- А с кассетой что решили?- задала вопрос я, стараясь говорить спокойно.

- Да ничего пока. Шеф сказал, что вечером обсудим все вместе.

Раз в месяц по пятницам в "Золотой пуле" проходили собрания, на которых подводились итоги и обсуждались планы на будущее.

- А сам-то ты что думаешь?- не отставала от него я.

- Что мне Голяк и что я Голяку?- продекламировал Соболин, как будто произносил какой-нибудь шекспировской монолог.

Все правильно, подумала я. Володе Соболину нет до Голяка никакого дела. Он же не работал в "Искорке" и не знал Кирилла Арсеньева. Я окончательно запуталась.

***

Как обычно, после летучки Агеева находилась во взвинченном состоянии. Она потрясала ворохом заявок, которые свалились на ее отдел, и говорила, что так работать нельзя, что Обнорский хочет невозможного, и все хотят невозможного, и в конце концов ей придется уволиться. Слова ее были не более чем защитной реакцией. Марина Борисовна работает в агентстве с самого первого дня и вряд ли представляет свою жизнь без этой привычной суеты, да и без Обнорского тоже. Сейчас она нервничала, забавно поправляла свои фирменные очки и пыталась что-то отыскать в компьютере.

Мне следовало включиться в правила игры и сказать ей что-нибудь ободряющее. Но вместо этого я с грустью подумала, что Агеевой не до меня. И ушла к себе.

До вечера я промаялась с братьями Изумрудчиками, пытаясь осмыслить то немногое, что дал мне на них Глеб. Но мысли тут же переключались на Кирилла.

Собрание началось в шесть часов и развивалось по своему обычному сценарию. Обнорский сидел верхом на стуле и говорил о том, что все мы должны строить собор, а не просто возводить стены или носить камни.

Свою любимую притчу о соборе он вспоминал на каждом собрании.

Обычно я люблю слушать Обнорского и притчу о строительстве собора тоже очень люблю. Но сегодня его слова отзывались во мне какой-то непонятной болью. Я ощущала себя предательницей, которая месит в уголке глину, вместо того чтобы заниматься общим делом. Я вспоминала его лекции в университете и вдруг поймала себя на мысли, что мне жаль этого волевого сильного человека. Устыдившись, я прогнала нелепую мысль прочь, потому что кто-кто, а Обнорский никак не нуждался в моей жалости. Агентство - его любимое детище, и нужно обладать недюжинным характером, чтобы в наше непростое время поднять и сплотить вокруг себя команду единомышленников.

Потом я с сожалением подумала о том, что за два года так и не сумела стать полноправным членом этой команды. Первое время я изо всех сил старалась оправдать оказанное мне высокое доверие. Но старания мои чаще всего оказывались неуклюжими. Особенно нелепой стала попытка организовать в агентстве нечто вроде профсоюзной организации. После этого никто не воспринимал меня в агентстве всерьез. Из гадкого утенка я превратилась в белую ворону. Вернее, в рыжую, что было еще хуже.

"Рыжие, они и в Африке рыжие",- невесело подумала я и с завистью посмотрела на Завгороднюю.

Обнорский говорил долго. Периодически его речь прерывалась тонкой трелью мобильного телефона.

- Андрей, а что будем делать с кассетой?- задал вопрос Спозаранник после очередного телефонного звонка.

"Все",- с ужасом подумала я.

Сейчас шеф поднимет забрало, и начнется. Но вопреки моим ожиданиям Обнорский оставался невозмутимым. Он вытащил из кармана прозрачную кассету и несколько раз подкинул ее в руке.

- Ути-ути-тю,- произнес он нараспев, а потом серьезно добавил: Сработано профессионально, Глеб.

Очень профессионально. Иначе этот говнюк не прибежал бы сюда с поджатым хвостом.

"Подумаешь, доблесть,- подумала я,- включить кнопку диктофона".

А вслух сказала:

- Какой смысл держать у себя кассету, если мы не собираемся публиковать ее?

- Кто сказал, что не собираемся?- чуть возвысил голос Обнорский.- А смысл, Горностаева, в том, что коль в дерьме по уши, так сидеть надо ровно, а не гнать волну.

- Вообще-то, Андрей, в использовании этой записи есть что-то порочное. К тому же Голяк был пьян,- подала голос Агеева.

- Порочное?!- вскипел Обнорский.- Ах, какие мы чистенькие, сопли интеллигентские распустили.

А то, что на нем как минимум два заказных убийства висят, это как нормально? Это вам порочным не кажется, Марина Борисовна, а?

Агеева смущенно молчала. "Ну вот, теперь я еще и ее подставила",подумала я.

- А может, снять с Голяка две тонны баксов и пусть себе катится со своей кассетой?- с обворожительной улыбкой предложила Завгородняя.

Ее слова потонули в общем хохоте. Галантно повернувшись к Светке, Гвичия говорил, что такой дэвушке, как Светлана, можно отдать все что угодно.

- Ладно,- прекращая всеобщее веселье, произнес Обнорский.- Доживем до понедельника. Посмотрим, как карта ляжет. Возможно, за эти два дня Голяк сам надумает явиться с повинной и расскажет в милиции то, о чем поведал нам. Ну а если нет - будем печатать. А пока, Глеб Егорыч, спрячь эту кассету в сейф от греха подальше.

С этими словами шеф отдал Спозараннику кассету, и собрание кончилось.

Была пятница, конец недели.

Поэтому большинство сотрудников агентства заспешили домой, обсуждая планы на ближайшие выходные.

В комнате расследователей никого уже не было. Я села за компьютер и разложила "Свободную ячейку".

Но теперь пасьянс упорно не желал поддаваться. Я начинала игру снова и снова, выбирала для расклада всевозможные комбинации цифр, но всякий раз на экране появлялась надпись: "Увы! Вы проиграли. Ни одну карту переложить нельзя". Нужно было идти домой.

Выполняя наставления Глеба, я обесточила электроприборы, закрыла форточку и, уже подойдя к двери, вспомнила, что у меня нет ключа.

Он остался в кармане плаща, который я сегодня не надела по причине первого жаркого дня. Между тем дверь следовало закрыть во что бы то ни стало, иначе утром в понедельник Глеб разорвет меня в клочки.

И тут я вспомнила, что в столе у Спозаранника должен быть запасной ключ. Действительно, он был здесь, в верхнем ящике стола, под аккуратной стопкой пластиковых папок. А поверх этой стопки лежал еще один хорошо знакомый мне ключ. Видно, Глеб очень торопился сегодня, потому что ключ от сейфа он всегда носил с собой. С минуту я колебалась, а потом с бьющимся сердцем подошла к сейфу. Злополучная кассета лежала там. Я осторожно вытащила ее и положила в сумку. Правду говорят, что на воре шапка горит. Вниз по лестнице я неслась так, словно за мной гнались по меньшей мере два маньяка-убийцы, жаждущие расчленить мое тело. На улице я немного успокоилась и тут же задала себе вопрос: "А что делать дальше?" Ответа на этот вопрос я не знала, и более того - совершенно не понимала, зачем вообще совершила столь неблаговидный поступок. Впереди два выходных дня, за этот маленький промежуток времени необходимо найти какой-то выход.