Около часа мы сидели и обсуждали ситуацию, прикидывали «оперативные мероприятия». Вообще-то было очевидно, что дело тухлое. На семинаре собрались двадцать семь человек, плюс шесть человек обслуги. Всего, таким образом, тридцать три. Если откинуть нашу четверку да еще двоих пострадавших, все равно остается довольно большой список и минимум времени.
— Я думаю, — сказал Повзло, — что краж больше не будет. Если, конечно, преступник не клептоман.
Я тоже так подумал.
Забегая вперед, скажу: мы оба ошиблись — утром стало известно об очередной краже.
После совещания мы вышли на свежий воздух. И дивную увидели картину: в салон стареньких «Жигулей» грузили багаж Юрий Львович и Маргарита. Поскольку путь наш к главному корпусу все равно лежал мимо стоянки, мы подошли.
— Уже уезжаете, Юрий Львович? — участливо-огорченно спросил Коля акулу скандально-светской хроники.
— Дела, голубчик… Срочные дела.
Щека у Юрия Львовича была расцарапана. У Маргариты под глазом проступал сквозь слой косметики синяк. Супруги сели в автомобиль, рыкнул двигатель… уехали. А мы пошли проводить «оперативно-розыскные мероприятия» среди коллег-журналистов. В этот вечер мы так ничего и не надыбали. Коля Повзло изрядно принял на халяву, Володя убежал к своей марсианской тигрице, а я пообщался с буфетчицей, поваром и сторожем. Ничего интересного не узнал.
В одиннадцать пятнадцать я пошел в сауну, разделся, завернулся в простыню и стал ждать. Было тепло. Лукошкиной все не было. Я заснул…
Проснулся я утром оттого, что стал замерзать. Долго не мог понять, что я делаю в простыне на деревянной полке. Потом вспомнил: сауна, свидание, Лукошкина.
«Обманула!» — понял я. Оделся и пошел в свой коттедж.
Там меня уже ждал Соболин. Мрачный, бледный, нервный… М-да, не на пользу Володе наша поездка, не на пользу. Я предложил ему кофейку и за кофе провел профилактическую беседу об отношениях с женщинами. Впустую, Володя слушал невнимательно, а в заключение сказал:
— О бабах ты, конечно, правильно говоришь, шеф. Вот только она не баба.
— А кто же она? — удивился я.
— Тигрица.
Сказав так, он ушел и забыл от расстройства свой диктофон. Я машинально нажал кнопку «воспроизведение». Из черной коробочки потек Володин голос. Текст определенно был положен на классическую «битловскую» мелодию. Володя пел светло, трагически, задумчиво:
Жаркий взгляд…
Как опасен твой тигриный взгляд…
И костры в моей душе горят… этот взгляд!
Я осознал вдруг, что делаю совершенно неприличное дело, вторгаюсь туда, куда вторгаться постороннему нельзя. Я поспешно выключил диктофон, положил его в карман и пошел на завтрак. Однако не дошел.
В главном корпусе, возле лестницы, ведущей на второй этаж, меня встретил Евгений Кириллович Танненбаум. Выглядел Женя несколько взволнованным, из-за его плеча выглядывала молоденькая журналистка из районной газеты. Кажется, ее имя — Света.
— Доброе утро, — сказал я.
— Похоже, что доброе, — быстро произнес Танненбаум и, нагнувшись ко мне, добавил:
— Похоже, мы обнаружили вора.
— Да ну?
— Ну да! Светлана (кивок на журналистку) видела, как Татьяна прячет ее платье в свой шкаф…
"Господи, — подумал я, — опять шкаф?
Какой еще шкаф? Разве мало одного «сюрприза» в шкафу?"
— Какой еще шкаф? — спросил я, и Танненбаум, поняв, о чем я подумал, усмехнулся.
Света затараторила и рассказала, что она с Валей живет в номере семь… счастливый номер, правда?., а напротив, в номере восемь, живет Татьяна. Она одна живет. Сегодня утром, буквально пять минут назад, Света заглянула к Тане, чтобы попросить утюг.
И вдруг увидела, что Таня поспешно прячет в шкаф ее, Светино, платье… понимаете?
— Понимаю, — сказал я. — А вы, Светлана, не ошиблись?
— Ну что вы! Тут ошибиться невозможно. Платье — эксклюзив, сшито в единственном экземпляре, в мастерской Козлевича.
— Это наш местный, екатеринбургский Юдашкин, — сказал Танненбаум. — Талант, талант! Гений. Его работами Запад восхищен. Какие письма он получает от ведущих кутюрье мира! Какие приглашения! Но — патриот! Патри-о-от. Никуда не едет, работает для своих!… Пойдемте?
— Куда? — спросил я.
— Как же… к подозреваемой Татьяне.
Найдем платье — решится вопрос. Отпадут ненужные сомнения.
— А если не найдем?
— Найдем! ~ горячо сказала Света. — Обязательно найдем. Ей деть-то платье некуда: дверь Валя караулит. Если только в окно выбросить, но ведь все равно платье далеко не улетит… верно?
Я пожал плечами, подумал: «Опять шкаф», — и мы пошли наверх.
Напротив двери восьмого номера стояла Валя — караулила. Вид у нее был решительный, чувствовалось, что она готова задержать воровку драгоценного, уникального платья любой ценой. Я был настроен скептически. «Скорее всего, — думал я, — показалось платьишко-то Свете в условиях всеобщей подозрительности…»
Танненбаум постучал в дверь с латунной цифрой восемь, и дверь сразу распахнулась.
Я стоял последним, участвовать в этом фарсе мне не хотелось… Дверь распахнулась, и в проеме показалась Татьяна — миловидная блондинка лет тридцати. На лице у нее была улыбка, которая, впрочем, сразу же и пропала. Еще бы! Лица Танненбаума и двух журналисток из седьмого номера не предвещали ничего хорошего.
— Татьяна, — строго, как комиссар продотряда кулаку, сказал Женя. — Нужно объясниться.
— Объясниться?
— Да. Скажите, Татьяна… э-э… Марковна, есть ли в вашем номере не принадлежащие вам предметы? — строго спросил Танненбаум.
— Не принадлежащие мне? Полно! Перечислить?
— Да уж, будьте так любезны.
Татьяна Марковна ухмыльнулась. Толковая, видно, тетка и сразу просекла, что к чему. И теперь издевалась.
— Буду так любезна, Евгений Кириллович. В этой комнате мне не принадлежит диван, кровать, телевизор, стол и стулья, ваза… с цветами вместе, шторы, люстра, торшер, шкаф…
— Стоп! — сказал Танненбаум зло. — Давайте-ка на шкафу и остановимся.
— Ага, — ответила Татьяна, глядя с прищуром, — на шкафу? Мы с вами? Или все вместе?
— Вопрос серьезный, Татьяна Марковна. Дело, собственно, в том, что есть основания… есть, видите ли, серьезные основания…
— Ну что же вы, господин Танненбаум? Наберитесь решимости. Вы же мужчина… Про что вы хотите спросить? Про бинокль? Про парик?
Танненбаум кашлянул в кулак. Я подумал, что он испытывает неловкость, вспоминая, как мы воровались к нему накануне вечером.
— Про платье, милочка, — сказала, выдвигаясь вперед, Светлана. — Про мое платье, которое ты прячешь в этом самом шкафу.
Пришла очередь удивляться Татьяне Марковне.
— Про платье? — спросила она удивленно.
— Про платье. Когда я зашла за утюжком, ты как раз поспешно прятала его в шкаф.
— Я действительно вешала платье в шкаф. Поспешно? Не думаю, чтобы я куда-то спешила… Зачем мне спешить, если я убираю в шкаф свое платье?
— Твое платье? Твое?!
— Мое, милочка, мое… не твое же.
— Может, посмотрим в конце концов на это самое платье? — вмешался я. — И все станет ясно.
— Действительно, — сказал Танненбаум.
Татьяна Марковна кивнула, распахнула створку и извлекла платье на плечиках.
Я в моде ни фига не разбираюсь, для меня что Парфенова, что Юдашкин… но платье производило впечатление. Я даже подумал, что Анька была бы в нем изумительно хороша. Впрочем, она в любом платье хороша. Да и без платья, наверное, тоже.