— Кроме того, что я по причинам, касающимся только меня, не пользуюсь своим полным именем, что еще, ради Бога, я, по-вашему, совершил? — возразил Чепмен, чувствуя себя явно неловко. — Хотелось бы знать, доктор Фелл, неужели вы и двое офицеров подняли меня среди ночи в данунской гостинице только ради того, чтобы задать пару идиотских вопросов о правилах страхования? Но оставим это. Я повторяю: ради Бога, что, по-вашему, я сделал?
— Помогли Энгусу Кемпбеллу спланировать самоубийство, — произнес Фелл, — пытались убить Колина Кемпбелла и убили Алека Форбса.
Кровь отлила от лица Чепмена.
— Смешно. Я даже не знал Форбса.
— И никогда не бывали возле его дома на берегу Коу?
— Никогда.
Доктор Фелл опустил веки.
— В таком случае вы, вероятно, не рассердитесь, если я расскажу, как, по-моему мнению, все происходило. Как вы сами рассказывали, Энгус, заключая свою последнюю страховку; посетил вашу контору в Глазго. Я убежден, что он видел вас и раньше. Он заявил, что вы сын его младшего брата, вы, вероятно, отрицали, но в конце концов вынуждены были это признать. Этим Энгус, естественно, делал свой план втрое надежнее. Энгус никогда не полагался на случай. Он знал вашего отца как прожженного пройдоху и достаточно хорошо разбирался в людях, чтобы понять, что яблочко недалеко упало от яблони. И когда он заключал эту последнюю, дополнительную страховку, которая была, пожалуй, лишь предлогом для встречи с вами, он подробно объяснил, что ему нужно. Энгус был уверен, что страховое общество поручит вам расследование подозрительного случая. Если бы что-нибудь пошло не так, вы были бы на месте и уладили все. У вас имелось достаточно оснований помочь Энгусу, ведь он объяснил, как это поможет семье. После смерти Энгуса лишь шестидесятипятилетний Колин стоял бы между наследством почти в восемнадцать тысяч фунтов и вашим отцом, то есть в конечном счете вами. Энгус мог сослаться на семейную солидарность, которая для него была свята. Для вас, мистер Чепмен Кемпбелл, она святой не была. Однако вы сразу поняли, что можете изжарить на этом огне и свое собственное жаркое: если умрет Энгус, а потом и Колин…
Доктор Фелл умолк.
— Как видите, — добавил он, обращаясь к остальным, — попытка убить Колина делает очень правдоподобным то, что преступником является наш друг. Вы помните, что как раз мистер Чепмен натолкнул Колина на мысль спать в башне?
В комнате было жарко, на лбу Чепмена выступил пот.
— Вспомните две беседы. Одна из них происходила в понедельник вечером в башне, я знаю о ней только с чужих слов. Вторая — здесь во вторник, и я присутствовал при ней. Кто первый произнес слово «сверхъестественное»? Слово, всегда действовавшее на Колина, как красная тряпка на быка? Если не забыли, это был мистер Чепмен. В понедельник в башне он навел разговор на эту тему, хотя до этого никому и в голову не приходило ничего подобного. Колин поклялся, что здесь нет никаких привидений, и, следовательно, наш гениальный друг должен был подыскать ему хотя бы одно. На днях я спрашивал, в чем смысл фокуса с привидением в окне башни? Ответ прост: это должно было стать для Колина последним толчком. Устроить маскарад было нетрудно. Башня стоит особняком, и через дверь со двора может войти и выйти каждый, даже если он не живет в доме. Дверь обычно отперта, а если нет — простой висячий замок не представляет трудностей. Шотландский плед, шапка, немного воску и краски — и перед мистером Флемингом появилось привидение. Не окажись там Флеминга, подошел бы любой другой.
— А потом? В среду утром у мистера Чепмена все было готово. История с привидением распространилась с быстротой молнии. Чепмен приехал сюда и чуть не довел до исступления бедного Колина намеками на привидения. От какого замечания пришел в ярость Колин? На что он ответил: «Это уж слишком»? После чего поклялся, что будет спать в башне? После лукавого, коварного замечания мистера Чепмена о том, что «это странный край и странный дом, и, скажу честно, я бы не хотел провести ночь в той комнате».
— Для него было совершенно необходимо, — продолжал Фелл, — добиться, чтобы Колин спал в башне. Разумеется, отравить сухим льдом можно где угодно, но Чепмен не мог проникнуть куда угодно. Все должно было произойти в башне, куда со двора мог войти каждый. Прежде чем Колин распрощался со всеми и поднялся по лестнице, Чепмен мог спокойно поставить ящик с сухим льдом и исчезнуть. До этого Чепмен, однако, не должен был ни на минуту дать повод для подозрения, что имеет хоть малейшее понятие о том, как умер Энгус. Он обязан был делать вид, что так же сбит с толку, как и все остальные, должен был настаивать на том, что, по его мнению, речь может идти только о самоубийстве — и он действительно отлично сыграл эту роль. Естественно, пока он не мог допустить какого-либо упоминания о сухом льде. Пока — иначе не удалось бы заманить Колина в башню. И он продолжал утверждать, что Энгус покончил с собой, выбросившись из окна без всякой причины, или уж если причина существовала, то это могло быть лишь что-то роковое и ужасное. Так путались бы карты до тех пор, пока не удалось убрать с пути Колина. Вот тогда наступила бы полнейшая ясность. Колина нашли бы мертвым и установили, что причина смерти — отравление углекислым газом. Все немедленно вспомнили бы о сухом льде, а если бы никто не подумал, наш гениальный друг сообразил бы сам: ударил себя по лбу и заявил, что, разумеется, это было убийство и страховку, конечно, надо выплатить, и где этот проклятый Алек Форбс, который, вне всяких сомнений, виноват во всем? Поэтому немедленно, еще в ту же ночь, когда умрет Колин, следовало избавиться от Алека Форбса.