Дело о плачущем призраке
Глава первая,
в которой мы встречаемся с фамильным привидением.
Это случилось в стародавние времена.
Граф Петр Васильевич Шувалов, двоюродный дядя Ванечки Шувалова, фаворита императрицы Елизаветы Петровны, не отставал от племянника в любви к искусствам. Стены его дворца, называемого Парадиз (в переводе с французского просто Рай), были увешаны полотнами работы крепостных мастеров – возможно, не вполне умело написанными, зато впечатляющими.
Однако любовались картинами в основном жена и дети хозяина. Сам Петр Васильевич остальным искусствам предпочитал театр, не умея прожить без него и дня. Поскольку большую часть года он проводил не в столице, где каждый вечер можно было посетить оперу или драму, а в собственной обширной усадьбе, ему ничего не оставалось, кроме как завести себе театр из крепостных.
Выстроив отдельный дом на другом конце имения, первый этаж граф отвел под жилье, а второй отдал под зрительный зал и сцену. Действовал он с размахом, не жалея ни сил, ни денег. На спектакли, поражавшие роскошью и разнообразными эффектами, съезжались гости со всей губернии.
Все реже оставался Петр Васильевич в Парадизе с женой и детьми, все чаще ночевал в новом доме. Обычно не один -- понравившиеся Шувалову актерки приглашались в барскую спальню. Увы, при крепостных порядках это не почиталось зазорным.
Множество девиц безропотно исполняли все прихоти развратного графа, покуда он не обратил свой взор на скромницу Парашу с дивным грудным голосом и тихим нравом. Ее успех в роли Психеи, возлюбленной Амура, разжег в Петре Васильевиче самые гнусные желания.
Каково же было его удивление, когда покорная дотоле красавица попыталась дать хозяину отпор. Впрочем, разговор с нею был коротким. Граф взял Парашу силой прямо на сцене театра, где бедняжка надеялась от него скрыться. Удовлетворив свою похоть, он удалился в спальню, оставив распростертую без движения девушку среди декораций, только что бывших свидетелями ее триумфа.
Наутро слуги, поднявшись на второй этаж для уборки, увидели тело в окровавленных белых одеждах, качающееся под потолком. Параша повесилась.
Смерть ее не произвела на графа особенного впечатления – другие актерки найдутся, не хуже. Как ни в чем не бывало продолжил он затею с театром. Однако ближайший спектакль оказался странным образом сорван. Зрители слышали жалобный женский плач, мешавший наслаждаться зрелищем. То же и в следующий раз, и потом. Публики собиралось все меньше, и Шувалов перестал давать представления.
В Парадиз он почему-то не возвратился, продолжая жить в доме, где произошла трагедия. Однажды он сообщил, что не только слышал, но и видел призрак погибшей Параши. На следующий день его самого нашли мертвым – разорвалось сердце.
Наследники, испытывая отвращение к театру, крепко заперли второй этаж. На первом этаже вскоре поселился один из сыновей Петра Васильевича. Он уверял, что ночами откуда-то сверху и впрямь иногда раздается плач. Настал день, когда он известил семейство, что ему явился призрак, - в образе прекрасной женщины в белом. Вскоре несчастный умер.
С тех пор местные жители не сомневаются, что призрак Параши является к тем, кому суждено скоро умереть. И это – чистая правда.
Девушка, рассказавшая историю, смолкла. Было темно, на столе мерцали три свечи в подсвечнике.
-- Ой, милая... какие страсти! – в ужасе, однако не без упоения произнесла старуха. – По счастью, в нынешние времена актрисам живется гораздо лучше. В детстве я мечтала повстречать призрака. Но так ни разу и не встретила.
-- Еще доведется, -- тихо ответила девушка. – Ведь Параша повесилась вон там.
Она указала рукой в потолок.
Обе женщины вдруг почувстовали ледяной холод, пробежавший по телу снизу доверху. Свечи, зашипев, погасли.
Сердце старухи отчаянно забилось.
-- По-моему, я ее разбудила, -- прошептала девушка, схватив собеседницу за руку. – Вы не ощутили могильного дыхания? Это проснулись эманации. Неужели чудо произошло? Поведав о призраке в доме, где он дремал, я воззвала его к жизни. Потустороннее вовсе не отгорожено от обыденного непроницаемой стеной. Иногда эту стену можно раздвинуть. Я сделала это, сделала! Я сумела! Я всегда знала, что у меня особый, мистический дар. Но почему мне так жутко? Ведь я сама этого хотела. Я воззвала к нему, и он явился. Только сумею ли я с ним совладать?
-- Может, свечи погасил сквозняк? – робко предположила старуха. – А никакого призрака нет.
В этот миг откуда-то сверху раздался жалобный женский плач. Было в нем что-то, отчего становилось ясно: живой человек так не сумел бы. Сам загробный мир тихо, но непреклонно заявляет о себе душераздирающими звуками.
-- Ничего, -- пролепетала девушка. – Пока Парашу только слышишь, это ничего. Лишь бы ее не увидеть...
***
-- Ну, что же вы, матушка! – в сердцах воскликнул Прокофий Васильевич. – Зачем объявили мне, что у вас на руках три туза, если их в помине не было? Я из-за вас принялся торговаться...
-- Прокофий Васильевич, вы запамятовали, голубчик, -- ласково ответила Антонина Афанасьевна. – Я ничего не объявляла. Как я могла? Нельзя называть партнеру свои карты, так издавна повелось.
-- Вы назначили в первой руке игру без козырей. Этим вы даете знать о трех тузах. Назначение такой игры при других обстоятельствах положительно недопустимо. Штрафы, матушка, посмотрите, какие у нас в этом робере штрафы! Ох, грехи мои тяжкие...
Антонина Афанасьевна покаянно вздохнула.
-- Каждый раз забываю эти странные порядки. Нет, чтобы разрешалось просто показать свои карты партнеру. Чего таиться – нам же с ним вместе играть?
-- Не стоит ссориться, господа, -- улыбнулся Георгий Михайлович. – Правила игры, любезная моя Антонина Афанасьевна, незыблемы, как... Даже уж и не знаю, с чем сравнить. Не с чем! Реки высохнут, леса сведут, весь мир рухнет, а они останутся. При торговле лишние слова произносить запрещено, а уж карты открывать тем более. Зато дать партнеру понять, что именно у тебя сейчас на руках, не нарушая правил, -- это и есть высокое искусство. Ничего, сегодня не получилось – выйдет завтра. Главное, не отчаиваться.
-- Вам легко говорить – не отчаиваться, -- кипятился Прокофий Васильевич. – Вы-то в опять выигрыше. А мы остались при пиковом интересе.
-- Можно подумать, целое имение спустили, -- пожала плечами Елизавета Николаевна. – Мы играем по маленькой. Уж как-нибудь не обеднеете... На причуды свои больше выбрасываете.
-- А вы оставьте мне мои причуды, оставьте, пожалуйста. Мне, может, без Жозефины жизнь не мила. Я, может, лишу себя последнего, голым буду ходить, а ее, красавицу, обеспечу самым наилучайшим. Она заслуживает!
Георгий Михайлович развел руками.
-- Ваша Жозефина прекрасна, любезный Прокофий Васильевич. Но голым мужчине ходить все-таки не комильфо. Даме – другое дело, -- он галантно поцеловал кончики своих пальцев. -- Это бы я одобрил.
-- Ну, вы и проказник! – захихикала Антонина Афанасьевна. – Дама – и голой... В приличном обществе так не шутят. Кстати, господа, не пора ли подавать чай? Вы не против?
Она позвонила в медный колокольчик. В комнату вошла горничная – по правде говоря, простая деревенская девка в сарафане, слегка обученная манерам.
-- Маша, чаю. Ну, и остальное.
-- Слушаемся, барыня. Все уже сготовлено. Сейчас принесу.
Примерно такую картину можно было наблюдать ежедневно – при условии, конечно, что обнаружились бы охотники подсматривать за встречей четырех неприметных помещиков лет шестидесяти, коротающих вечерок за картами. Издавна у них было обыкновение попеременно встречаться в одной из четырех усадеб: в Бобровичах Антонины Афанасьевны, Новосвятове Прокофия Васильевича, Парадизе Георгия Михайловича или Осинках Елизаветы Николаевны.